Наша маленькая комнатка, кухня, гостиная, наш двор колодцем, забитый рядами дров, несколько соседних улиц – вот и весь мой пространный мир! Маме некогда было со мной ходить – помимо работы по дому, она подрабатывала то грузчиком, то техничкой, а я, по своей провинциальности, боялся большого города и далеко от дома не уходил. Праздниками для меня были редкие походы в кино, а самое главное – к нашим родственникам, особенно к дяде Лёше и тёте Гале, у которых на столе всегда были вкусные деликатесы.
Но именно оттуда я вынес свою нелюбовь к манной каше! Дело в том, что у них не было своих детей, и всю свою любовь они переносили на меня. Тётя Галя была из той породы людей, которые лучше знают, что нужно другим. И, когда мы приходили к ним, она начинала вокруг меня «кудахтать», приговаривая, какой я худенький и бледненький. Когда мы усаживались за стол, передо мной ставили большую тарелку с манной кашей, в которой посередине плавился большой кусок золотистого масла. Я, давясь, быстро съедал эту кашу.
Но моя быстрота принималась за любовь к этой каше, и мне приносили вторую порцию. Я с тоской смотрел на стол, за которым сидели люди и поглощали осетрину, икру, шпроты и прочие вкусные вещи. Но отказаться от каши – это значило смертельно обидеть тётю Галю, и я покорно принимался за вторую порцию.
В 13 лет я с мамой вернулся обратно в город О., в наш старый дом, который пообещали снести и дать всем нам новые благоустроенные квартиры. Мы с мамой были там прописаны и надеялись получить отдельную квартиру. Вообще в то время, в конце 50-х – начале 60-х годов, проживание даже в однокомнатной хрущёвке было признаком благополучия. Я стал ходить в свою старую школу, восстановил дружбу с ребятами со своей улицы. Но из этого периода и до 16 лет я мало что помню, за исключением двух эпизодов.
Мама в Ленинграде работала кладовщиком в военно-морском училище и сумела набрать для меня несколько списанных флотских брюк из грубого и прочного морского сукна. Брюки, конечно, были „клёшами“. Но на другие брюки у нас денег не было. И вот наступило 1 сентября, когда мой 9-й класс собирался на школьном дворе. Для большинства я был новенький, что само по себе неуютно, в придачу на дворе был уже 1961 год, когда брюки-дудочки, пёстрый галстук и сверхвольные по тем временам юбки-колокол начали заполнять улицы нашего деревянного провинциального города.
Большинство ребят так и вырядилось, и на фоне этих весёлых парней и девчонок, одетых по моде, я выглядел каким-то пугалом; мне хотелось забиться в угол, поскорее уйти с этого собрания-встречи. Я старался даже не смотреть по сторонам, чтобы ненароком не встретить насмешливого взгляда. Конечно, я был не один так одет, большинство людей тогда жили скромно, да и над многими довлела наша советская мораль, сурово осуждающая всяких „стиляг“. Но мне было не легче оттого, что были ещё ребята, так же бедно одетые.