Саныч счастливо вздохнул, поглядел в воду.
– Хорошо порыбачили… – Он улыбнулся, с рукава его полушубка капала вода. – И окуня взяли, и в конце тоже. Теперь и домой можно. Вечером будем окуней в печи жарить. Здорово!
Я стал собирать распрыгавшуюся рыбу. Некоторые окуни были еще живы; я ловил их, бросал в ящик, а они растопыривали перья, не хотели лезть, царапались колючками. Саныч рыбу не собирал, стоял над раскрытым ящиком, смотрел почему-то на противоположный берег, пустынный и высокий, пара кустов всего. Я тоже посмотрел, однако ничего интересного не увидел – берег как берег.
А Саныч вдруг отставил ящик и полез на косогор, наверх. Взбирался долго, глубоко проваливаясь в снег, съезжая назад в осыпях, но все-таки упрямо добрался до края, помахал мне рукой, перевалился за горизонт и исчез. Снег сливался с белым небом, склон был ровный, так что различить линию перехода было тяжело. В ящике вздрагивали еще не уснувшие окуни, пела зимняя тишина. Саныча все не было и не было.
Конечно же, я не уснул. Саныч храпел на своем топчане громко и счастливо. Громче только часы его тикали. Они висели на палке, торчащей из стены, светились зеленым фосфорным светом и чуть покачивались, когда Саныч начинал ворочаться.
Я думал. Это был первый эшелон, на который брали меня, до этого я только в разведку ходил, ну да еще пара мелких акций. А тут эшелон сразу! Есть о чем подумать…
Да и день случился беспокойный, как перед праздником.
Вчера с утра приходили от соседей, с востока, приносили батареи в огромных военных мешках, такие с парашютом сбрасывают. Сидели целый день у Глебова, думали, пищали и потрескивали рацией. Саныч тоже молчал, ходил с серьезным видом и два раза проверял оружие.
Все чего-то ждали. Видимо, пришло большое время. Наступление. Армия готовилась к броску на запад, и мы готовились ее поддержать. Саныч ходил в штаб на совещание. Потом снова чистили оружие, уже остервенело. Саныч проверял и свое и мое.
Заглянул Ковалец. Налегке, с кобурой на поясе, выбрит чисто и румянец, как у девушки. Улыбнулся – зубы белые-пребелые. Говорят, когда он в партизаны уходил, зубного порошка взял на три года. И щетки – щетки он сам делает из кабаньей щетины.
– Привет, оборванцы! – Ковалец зевнул. – Завтра вас тоже, кажется, с нами берут… Смотрите там, осторожнее, берегите портки, когда еще горячую воду встретим.
– Это точно, – кивнул Саныч. – Ты, Ковалец, все правильно сказал, воды горячей трудно найти. Обмывать тебя холодной придется.
Ковалец усмехнулся.
– Хотя и не придется вовсе, – продолжил Саныч. – Ты же с нахалкой идешь? Опасное дело: пух – и в лапшу.