Со мной хотели многие из наших
Прийти, но в этом городе теперь
Настолько меньше граждан, чем шпионов,
Что я из осторожности не взял
С собою никого. К отваге Кимвра,
И Туллия великого уму,
И ярости моей непримиримой
Прибавить только остается нам
Гнев благородный Брута. Можно ль в Риме
Внушительней, чем наш, собрать совет,
И действеннее, и нужнее Риму?
Да будут боги римские за нас!
Что до меня, то все готов я сделать
Для родины, и лишь о том скорблю,
Что только вздох последний остается
Мне ей отдать. Десница старика
Мечом распорядиться не сумеет,
Но если чувства вольные мои
Язык бесстрашно выражал в сенате
Или на форуме когда-нибудь,
То откровенней прежнего сегодня
Слова свободы в Риме прогремят,
В том самом Риме, чей конец в оковах
Бесславный мне не пережить, клянусь.
Наш народ,
Хоть он уже не римский, остается
Всегда народом. Сколь бы человек
Наедине с собой ничтожен ни был,
Как правило, попав на люди, он
Преображается. Когда толпою
Запружен форум, каждый в той толпе
Не тот, каким он дома был. Любую
Из истин так же, как любую ложь,
Гнев, состраданье, боль, благоразумье,
Величье даже, можно без труда
Привить любому сборищу, коль скоро
Воистину твои слова идут
Из сердца. Если смысл еще остался
В вольнолюбивых пламенных речах,
Сегодня я надеюсь на трибуну
Не зря взойти. И, если нужно, я
На ней умру. На чем построил Цезарь
Правление преступное свое?
На мненье большинства. Мечом смиряет
Он Галлию, но льстивым языком
Смиряет, вычурными словесами
Сначала воинов своих, а там
И часть народа. Ни прикончить прежде,
Ни подкупить он всех один не мог,
Теперь же всех рабами сделать может,
Сначала им обманутых. Ужель
И мы открыть словами не могли бы
Глаза и просветить, оздоровить
Сердца и головы? В речах диктатор
На силу опирается, а я
На истину. Когда я на трибуне,
Я силы не боюсь. Еще сердца,
Когда-то римские, услышат голос,
Что римскими, хоть ненадолго, их
Вновь сделает. Повержен будет Цезарь,
Как только будет он разоблачен.