— На том стоим, любимая моя!
— Хорошо. Ты выпей еще немного для храбрости, но чтобы завод не пошел, и смотри на часы. Через пять минут можешь прийти ко мне, любимый мой.
Ольга ушла в спальню. Шторы уже были задернуты и свет выключен, он беспокоился напрасно. Шелкового черного белья нет, но есть темно-синее: простыня, две подушки и два одеяла.
Она быстро разделась, легла под одеяло, сотрясаясь в ознобе. Мурашки покрыли все тело, руки были холодными, ноги тоже. Согревайся, дура! — приказывала себе Ольга. Доводи дело до конца, если уж решилась!
Вошел Илья. В брюках и рубашке, уже без пиджака и галстука.
— Мне отвернуться, любимый мой? Или хотите похвастать атлетичностью телосложения?
— Лучше отвернуться. И не надо ехидничать, любимая моя. Мужчину в такие моменты это обескураживает.
— Действительно, действительно. Это я от волнения, любимый мой. Волноваться ведь можно?
— Конечно. Но не чрезмерно.
— Я постараюсь.
Она отвернулась. Рядом легло, заворочалось, затихло. Глаза Ольги привыкли к темноте, и она уже могла что-то различать. Общие черты лица Ильи, например. Но именно этого она и боялась.
— Это хорошо, что два одеяла, — сказал Илья. — Нужна чрезвычайная постепенность.
— И темнота — кромешная!
— Пожалуй. В кромешной темноте тебе легче было бы представить кого-то другого, кого ты любишь.
— Я никого не люблю. Как и ты.
— Это даже лучше.
— Мы сами себе устроим кромешную темноту. Не будем открывать глаз, вот и все. У вас закрыты глаза?
— Да.
— Отлично. Начинаем целоваться.
Ольга повернулась. Губы Ильи нашли ее лицо, уткнулись в подбородок, потом в губы. Поцелуй был странным, скорее — соприкосновение. В этом соприкосновении они находились долго, и это стало успокаивать Ольгу, начало ей даже нравиться.
— Мне хорошо, любимый мой, — прошептала она.
— Мне тоже. Только без «любимый мой».
— Извини. Мне хорошо.
— И давай закончим эту игру. — Он осторожно погладил ее рукой по щеке.
— Хорошо…
Она почувствовала в губах какое-то странное ощущение, какое-то нетерпение кожи, желание большей близости, и исполнила это желание, а губы его поняли и тут же отозвались. Прошло бог весть сколько времени в нескончаемом поцелуе, когда тела оставались совершенно неподвижны, раздельны, а лица их уже предавались любви и были слитны. Ей хотелось, чтобы так все и было. Потому еще, что боялась продолжения. Но понимала, что оно неминуемо. И вот лицо его отстранилось, она чувствует его губы на шее — и свой страх. Но губы не торопятся, согревают, успокаивают, и страх проходит. Вот они коснулись ключиц, и опять страх. И опять губы успокоили, утешили, приласкали. Вот они коснулись груди, и опять страх, но и предчувствие последующего успокоения. И ее увлекла эта сменяемость ощущений, она вдруг поверила, что так и будет: страх неминуемо всякий раз будет проходить, превращаться в успокоение, и не только успокоение, она стала ощущать нарастающую нетерпеливую радость кожи.