Мужчина, до того спокойно шедший в сторону кафе, едва заметив движение водителя, прыгнул щучкой за ближайший сугроб и, перекатившись, обнажил ствол. Водитель “Жигулей” резко повернулся, готовясь послать очередную пулю в коренастого здоровяка, направлявшегося в кафе. Однако, тот вновь скрылся за углом.
— Артист, сдавайся! — Послышалось оттуда. — Ты окружен! Шансов у тебя нет! Все дороги перекрыты!
“Волга”- такси, прибавив газу, проскочила мимо и, развернувшись, преградила дорогу голубым “Жигулям”. Тот, кого кричавший назвал Артистом, довернул руку и, не целясь, выстрелил в машину. Послышался звон разбитого стекла, однако людей в “Волге” уже не было. В ожидании команды они уже сидели, припав на колено, за автомобилем, готовые в любой момент открыть огонь или броситься врукопашную.
— Освободите дорогу! — Прорычал водитель “Жигулей” упирая ствол между глаз дяде Феде.
Глаза бедняги, и без того вылезшие на лоб от нехватки кислорода, стали еще больше.
— Освободите дорогу, или я вышибу мозги этому придурку!
Дядя Федя в ужасе уставился на палец, лежащий на спусковом крючке. Все пятьдесят два года его жизни пронеслись перед его внутренним взором, словно спасаясь паническим бегством. Он внезапно понял, что вся его мотузяная жизнь в этом мире не представляет ценности ни для кого, кроме него самого, и что все эти крепкие ребята, готовящиеся взять удерживающего его бандита с повадками военного, сейчас начнут стрелять, не глядя, есть он тут или нет. И жить ему захотелось… Ой, как захотелось ему жить!!!
Майор Повитухин, сидящий на корточках за “Волгой” осенил себя крестным знамением и, сплюнув, процедил сквозь зубы:
— Была, не была!
А затем, выпрямившись во весь свой немалый рост, он рявкнул не допускающим возражений стальным командным голосом:
— Капитан Платов, ко мне!
Губы мужчины недоуменно дернулись, рука с пистолетом повисла в нерешительности на полпути движения в сторону кричавшего, глаза остановились на его лице
Дядя Федя никогда не был бойцом. В сущности, он был мягким беззлобным человеком, живущим, словно сорняк, растительной жизнью. Но ему очень хотелось жить! И потому, едва ствол пистолета ушел от его лба, он изо всех своих, невесть откуда взявшихся, сил, резко, как кинжалом, двинул нападавшего в промежность донцем сжимаемой бутылки “Столичной”. Рот террориста открылся в немом крике. Пальцы, сжимавшие ворот фуфайки, разжались, и рука с пистолетом, повинуясь инстинкту, не разбирающему слабых и сильных, метнулась туда, куда был нанесен удар. Мужичонка рванулся, почуяв свободу, и с невиданной прытью, все еще не приходя в себя от ужаса, метнулся прочь, прочь от этого проклятого места.