— Я тебе что говорю! — проревел Гусаров мне в лицо, брызгая слюной и обдавая запахом недавно съеденного завтрака. — Признавайся, дрянь, а то хуже будет! Лучше скажи по-хорошему…
— Мне не в чем признаваться, — еле слышно пролепетала я.
У меня в горле давно уже зрели рыдания, но я из последних сил сдерживала их, чтобы не доставить Гусарову и всей его милой семейке такого удовольствия и не показать ему свою слабость.
— Ах ты, шлюха дешевая! — завизжал он неожиданно высоким голосом и вдруг ударил меня в лицо.
У меня, как говорят, искры посыпались из глаз, а в носу явственно захлюпала кровь. Кажется, для меня всего случившегося оказалось слишком много, и я начала терять сознание. Гусаров не обращал на это никакого внимания, он остервенело тряс меня, и я с удивительным спокойствием подумала вдруг, что он вполне может меня убить.
В глазах темнело, в ушах раздавался странный монотонный шум, ноги подгибались, и, если бы Гусаров сейчас выпустил меня, я наверняка упала бы без сознания.
Неожиданно за спиной Дашкиного отца раздался негромкий, решительный голос полковника Захарова:
— Леонид Ильич! Остановитесь, пока не поздно!
— Что еще? — Гусаров недовольно покосился на полковника. — Тебе чего, Алексей? Не видишь — твое дело, между прочим, делаю!
— Лучше я сам буду делать свое дело! — поморщился Захаров. — Вы ведь не хотите дополнительных неприятностей?
— Ты что это себе… — начал Гусаров, но перехватил взгляд полковника и замолчал.
— Все равно мы так от нее ничего не добьемся, — продолжал Захаров спокойным, убедительным тоном. — Давайте отпустим девушку, дадим ей возможность обдумать свои поступки и принять разумное решение… А потом мы с ней снова встретимся, только не здесь…
— Да уж, не здесь, — повторил Гусаров с угрозой.
Он выпустил меня, и я едва устояла на ногах.
— Пошла вон! — крикнул мне Леонид Ильич, как приблудной собаке.
Я медленно, покачиваясь, двинулась к дверям.
Краем глаза я видела, как Виктория Федоровна попыталась кинуться вслед за мной, чтобы наконец-то дать волю рукам, но муж и Захаров совместными усилиями удержали ее.
Мой путь пролегал мимо кресла с высокой спинкой, в котором сидел, не вмешиваясь в происходящее, Илья Андреевич, Дашкин дед. Лицо его было непроницаемо, глаза смотрели прямо перед собой.
Поравнявшись с ним, я взглянула в его холодное неподвижное лицо и спросила, едва сдерживая рыдания:
— Неужели вы тоже мне не верите?
Илья Андреевич поднял большую морщинистую руку, указал мне на дверь и пророкотал мощным, густым басом:
— Прочь! Вон отсюда!
Я не помню, как спустилась по лестнице, как вышла на улицу. Было тепло, яркое майское солнце било в глаза, на них навернулись слезы. То есть не от солнца, а от обиды и всего ужаса, который мне пришлось пережить. Нос страшно болел и, кажется, грозил распухнуть. Само по себе это меня нисколько не волновало после того, что случилось. Но боль напомнила о себе и немного меня отрезвила, тем более что я уловила в глазах встречной женщины брезгливость и настороженность. Я наклонилась и заметила, что моя блузка вся в крови, капающей из разбитого носа. Я плотнее запахнула джинсовую куртку и задрала голову кверху. Гордиться мне нечем, но хоть кровь остановится.