Блондин на коротком поводке

Все смешалось в доме Гусаровых.

Виктория Федоровна, Дашкина мать, рыдала, лежа поперек антикварного дивана, обняв неописуемое свадебное платье, и, тряся холеным полным подбородком, повторяла:

— Платье от Фигуриной! Чего мне это стоило! Я не о деньгах говорю! Ах! Я обещала Морозовой отдать свой гобеленовый гарнитур… Ах! Этого никому не объяснишь!

Дальнейшее терялось в рыданиях.

Сама Дашка стояла посреди комнаты, сжав губы, и время от времени выкрикивала:

— Мама, замолчи! Не тебя выставили из дома, как воровку! Мама, замолчи сейчас же!

Самое удивительное, что она оставалась такой же красивой, как всегда, — ее не портили ни сжатые в ниточку губы, ни пятна на щеках.

Леонид Ильич, Дашкин отец, осторожно подбирался к жене и норовил погладить ее по широкой жирной спине в целях утешения, но Виктория Федоровна отталкивала его с гримасой отвращения и рыдала пуще прежнего, безутешно восклицая:

— Я упустила канапе карельской березы! Что скажет эта старая мегера Сковородникова!

Горничная Женя, сутуловатая невзрачная девушка с прилизанными волосами неопределенного цвета, стояла у стены, потупив бесцветные глазки, и периодически взглядывала на хозяев с выражением то ли тихой паники, то ли врожденного кретинизма.

Илья Андреевич, Дашкин дед и самый симпатичный, на мой взгляд, член этой семьи, неподвижно сидел в глубоком резном кресле, оперев подбородок на серебряную рукоять трости, и смотрел поверх голов своих домашних с выражением скорби и скуки.

Я огляделась по сторонам и попыталась исчезнуть, но Леонид Ильич заметил мой маневр и взвился:

— Катя, останься, ты хорошо действуешь на Викторию Федоровну, она при тебе успокаивается!

— Правда, Катька, побудь еще немного, — сквозь зубы, с фальшивым оптимизмом попросила Дашка, — должен же быть хоть один нормальный человек в этом дурдоме!

Тут же она всем корпусом развернулась к матери и тонко, истерично выкрикнула:

— Ты всегда думаешь только о себе! Это моя, моя свадьба расстроилась! Это меня выгнал жених! Выгнал, как последнюю воровку! А ты твердишь о каком-то гарнитуре!

Я машинально отметила, что даже этот истерический всплеск не сделал ее хуже, не испортил ее удивительную красоту.

Леонид Ильич внезапно вскочил во весь свой немаленький рост с перекошенным лицом и закричал неожиданно высоким дрожащим голосом:

— Я это все понимаю! У вас свои трагедии! У вас свадьба! У вас карельская береза! У вас платье от Фигуриной! А что я не смогу подойти к Руденко — на это вам наплевать! А деньги, между прочим, вы любите! Как я теперь с ним буду разговаривать, а? Это крах!