Он кружил по камере. Здесь не было ни одного окна с решеткой, чтобы просочиться сквозь нее. Свет проникал через единственное узкое отверстие в двери. Не было никаких скользящих камней и скрытых тоннелей, а дверь оставалась закрытой наглухо.
Молча он воззвал к богу воров, хотя не знал, о чем ему молиться. Может быть, просить быстрой смерти? Молить о спасении из Аттолии значило просить невозможного. В конце концов он попросил о помощи, любой помощи, и оставил на усмотрение бога решать, что будет лучше для вора.
Кто-то протолкнул поднос с едой в щель под дверью. Он, шатаясь, подошел к двери и выглянул в крошечное окошко.
— Слышал, что она собиралась повесить тебя, но передумала, — сказал охранник. — Не беспокойся, парень, она всегда сможет придумать что-нибудь похуже.
Он засмеялся и хлопнул по прутьям решетки дубинкой. Евгенидис успел убрать пальцы.
— Кушать подано. Это может оказаться твоим последним ужином, — пробормотал солдат, отходя прочь.
Евгенидис сел на пол, чтобы выпить водянистый суп, но оставил черствый кусок хлеба рядом с миской. В своем бедственном состоянии он не мог получать удовольствия от еды, но подумал, что его кормят лучше, чем других заключенных в этой тюрьме. После ужина сил встать уже не оставалось. Голова болела ужасно. Он не мог ни откинуться на стену позади себя, ни положить ее на согнутые колени. Наконец, скрепя сердце, он лег, положил ее на руки, и тьма снова сомкнулась над ним. Глаза деда жгли его презрением, как угли.
Он все еще спал, когда стражник вернулся к двери.
— Гляди веселей! — крикнул он. — Она решилась.
Пока охранник поворачивал ключ в замке и открывал дверь, Евгенидис с трудом поднялся на ноги и стоял, покачиваясь и ожидая, когда солдаты возьмут его за руки.
Он шел между двумя стражниками вниз по подземному ходу к открытой двери. Из комнаты воняло кровью. Он почувствовал этот запах снаружи и остановился перед дверью, но один из охранников толкнул его внутрь. Вор судорожно вздохнул и шагнул через порог. В круглом каменном очаге с низким бортиком горел огонь. Железные орудия с длинными ручками, похожие на кузнечные инструменты, были сняты со стен и помещены в огонь. Очаг чадил, в комнате было невыносимо жарко.
В стороне стоял огромный каркас с веревками, винтами и железным колесом, со вбитых в стены крюков свисали какие-то лохмотья, на которые Евгенидису не хотелось смотреть. Но рядом с огнем, весь покрытый пылью, как будто вынесенный из дальнего угла после долгого забвения, возвышался большой стул с неестественно длинными подлокотниками и кожаными ремнями для руки и ног.