— Нет. Я приехал, чтобы украсть его халдея.
— Ты не сможешь, — в голосе халдея звучало сомнение.
— Я могу украсть все, что угодно, — поправил его Евгенидис. — Даже одной рукой. — он сделал шаг вперед в лунном свете и пошевелил пальцами. От улыбки на его лице халдей ощутил холод в животе. — Вы не должны были позволять царю выбирать вам учеников. Ваш последний студент продал ваши планы по цене шелкового плаща. Я дал бы ему больше, если бы у него хватило сообразительности попросить.
— Мои планы? — повторил халдей, спрашивая себя, не спит ли он.
Сцена в лунном свете очень подходила для сна.
— Ваши планы взорвать царский флот.
— А-а-а, — сказал халдей понимающе. — Я работаю на Эддис?
— О, боги, нет. Вы работаете на Аттолию. Вы давно с ней в заговоре. Бедняга Амбиадес разоблачил вас, вот почему вы избавились от него. И от Пола тоже.
— Даже Сунис не поверит в эти бредни, — запротестовал халдей.
— Его придется довольно долго убеждать в обратном, — заметил Евгенидис. — Считайте, что я украл не вас, а доверие царя к вам.
— И что произойдет со мной без доверия царя?
— Если вы умный человек, вы покинете Сунис, — сказал Евгенидис. — Быстро.
Он молчал, пока халдей думал. Они оба знали, что Сунис опасался укрепления власти своего халдея, что он выбирал ему учеников из бедных и непопулярных семей, чтобы не усилить эту власть, а царский наследник был направлен к учителю на остров Летнос подальше от влияния халдея.
Они покинули Мегарон через один из маленьких двориков. На плече халдея висела сумка с тремя рукописями, серебряным гребнем, бритвой и телескопом, который он перенес к себе в спальню после наблюдения звездопада с крыши Мегарона накануне вечером. Евгенидис не позволил ему пройти к себе в кабинет и не разрешил взять ничего из одежды.
— Моя «История вторжения», — попытался протестовать халдей. — Она в моем кабинете.
— Вы хотите, чтобы стража подумала, будто вы бежите из дворца? — спросил Евгенидис. — Поспешите, и сохраните жизнь, чтобы переписать ее.
Одетый в платье ученика, он шел за халдеем, держась левее, и ни один из охранников не посмотрел дважды на любого из них. Потом на узких улочках старого города за стенами Мегарона Евгенидис вышел вперед, торопясь выйти к темным улицам нового города. Он на секунду нырнул в тихий дворик, где под лестницей оставил сумку из мешковины. В ней лежали свернутыми две выцветших серых куртки. Одну он протянул халдею, а вторую натянул через голову.
Около гавани бурлила толпа. Только самые отчаянные гуляки оставались на улицах, когда начались взрывы, но моряки, спавшие в гостиницах над тавернами, быстро пришли в чувство и теперь вместе с остальными горожанами бежали в сторону доков. Неожиданной преградой для людского потока оказались фермерские фургоны, которым разрешалось проезжать по городу только в самое глухое время ночи. Днем они, конечно, создавали бы заторы на каждом перекрестке. Приближался рассвет, и возницы на чем свет ругали своих лошадей, пытаясь направить их к рыночной площади. Огромные тяжеловозы обычно были спокойны и покладисты, но крики напирающей толпы заставляли из рваться из упряжи, и ржание лошадей порой заглушало звуки людского шума.