Несколько человек за столом рассмеялись. Нет, никто не был удивлен.
Один за другим министры предоставили свои отчеты о распределении зерна, потреблении ресурсов, расположении вооруженных сил и других жизненно важных данных. Когда совет закончился, все встали, вежливо поклонились и оставили царицу рассматривать доклады.
Евгенидис остался, он так же сидел, откинувшись в кресле, с закрытыми глазами. Эддис наблюдала за ним. Его брови сошлись вместе, лоб между ними прорезала глубокая вертикальная складка, это означало, что его рука, скорее всего, болит. Он никогда не жаловался и резко отвечал, когда кто-либо спрашивал его о здоровье. С прочими он держался очень вежливо и отстраненно. Он редко заговаривал первым, а люди стеснялись обращаться к нему, когда угрюмая складка между бровей напоминала о его боли в плохие дни.
Эддис не была уверена, что Евгенидис все еще совершает подношения своему богу. Никто из придворных больше не жаловался ей на пропавшие серьги и дорогие безделушки. Сама Эддис, конечно заметила, когда ее брошь появилась на воротнике рубашки Евгенидиса, но эта кража случилась еще до его последнего визита в Аттолию. Эддис слышала, как некоторые из придворных за спиной Вора сожалели об утраченном им едком чувстве юмора, но обнаружила, что больше скучает по его улыбке. Она многое готова была отдать за его прежнюю улыбку, но он больше не улыбался.
Царица вздохнула.
— У Аттолии отличный советник, — сказала она.
Евгенидис приоткрыл один глаз, затем снова закрыл.
— Кто? — спросил он.
— Мидийский посол. Я уверена, это он посоветовал ей взять Тикос и атаковать Симорену. Она не имеет большого стратегического значения для нее, но понадобится Мидии для контроля прибрежной территории. Очевидно, Аттолия и Мидия так же сблизились, как мы с тобой, по слухам.
— Орнон сказал, что она не повесила меня только из-за него, — сказал Евгенидис.
Орнон был послом, которого Эддис отправила на помощь своему Вору.
— Ты ничего не помнишь?
Евгенидис покачал головой.
— Очень туманно, — ответил он.
Эддис не стала спрашивать, что ему запомнилось лучше. Она догадывалась и так.
— Наверное, я в долгу перед ним, — сказала она.
Передние ножки кресла резко опустились на пол, он открыл глаза и уставился на нее. Он был оскорблен.
— Я должна была желать твоей смерти, Ген? — спросила она.
Они смотрели друг на друга. Наконец он поднял подбородок и сказал:
— Нет, ты не должна была желать моей смерти. Нет, ты не должна себя чувствовать в долгу перед этим мидийским ублюдком. И нет, я не нуждаюсь в лекциях о том, как мне повезло, я также не хочу слышать, что каждую зиму люди по всей стране отмораживают себе руки и ноги.