— Если музыканту поднесут бокал вина промочить горло, то я готов спеть вам ещё пару песен.
— Вина! Быстро! И писца, немедленно сюда. Я даже вздрогнул от вопля прозвучавшего за моей спиной. Только граф, мог так кричать в своём доме.
— Простите барон! Тысяча извинений. Вы не будете против, если вашу песню запишут? Это ведь ваша песня?
— Да, моя в некотором роде.
— А музыка? И музыка тоже.
— Так вы и поэт тоже?
— Да так, пишу тексты своих песен не более.
— И много их у вас?
— Много, но все их петь я не намерен. Я граф, пою их в своё удовольствие, и изредка для удовольствия других. Вы ведь тоже музицируете с супругой в своё удовольствие.
— Да, да, вы правы. Но как жаль, вы уплывёте, а нам останутся только воспоминания о этом прекрасном выступлении.
Наконец подали бокал вина, я пригубил, сделал не более глотка, чудесный напиток скользнул внутрь, прекрасное послевкусие осталось во рту, я тронул струны. Инструмент ожидающе прозвенел:
— Женюсь, женюсь, какие могут быть игрушки?
и буду счастлив я вполне,
Но вы, но вы, мои вчерашние подружки,
Мои вчерашние подружки, напрасно плачете по мне…
— Какая прелесть барон! Как называется эта песня?
— Скажем, «Песня старого холостяка».
— Барон вы разрешите нам её исполнять? Музыку мы подберём, у нас с графиней отличный музыкальный слух.
— Сьерж, исполните Матери ради, про королевских гвардейцев. Это кто–то из попутчиков.
— Кавалергарда, век не долог,
и потому так сладок сон.
Поет труба, откинут полог,
и где–то слышен сабель звон.
Еще рокочет голос трубный,
но командир уже в седле…
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!
Течет шампанское рекою,
и взгляд туманится слегка,
и все как будто под рукою,
и все как будто на века.
Но как ни сладок мир подлунный --
лежит тревога на челе…
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!
Напрасно мирные забавы
продлить пытаетесь, смеясь.
Не раздобыть надежной славы,
покуда кровь не пролилась…
Крест деревянный иль чугунный
назначен нам в грядущей мгле…
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!
Я закончил песню и оглянулся. На террасе стояли воины, мужчины все как один, распрямились, взгляд посуровел, Они были там, на полях сражений, в их ушах ещё звучало лошадиное ржание, стоны раненных, звон клинков, и звуки труб. А дамы, тихонечко шмыгали носиками и вытирали слёзы, боясь разрушить эту иллюзию боевого братства, вдруг возникшую из ничего, просто кто–то ударил по струнам и запел. Я взял свой бокал, и сделал очередной глоток. А они ещё стояли и молчали. Наконец кто–то кашлянул и все очнулись. Мужчины выстроились в очередь, и каждый молча пожал мне руку.