Чувствуя себя настоящим директором сыскного агентства, я развалилась на том самом диване, с которого в мыслях сгоняла Зинаиду, а мой «персонал» тем временем спешно приводил себя в более цивилизованный вид. Зинкина манера одеваться, приводить себя в порядок и краситься не выдерживает никакой критики! Натянула на свои сиськи ужасную бордовую кофту, напялила на широкие плебейские бедра фиолетовую юбку с разводами от нафталина, принялась мазюкать губы оранжевой помадой, которую отхватила со скидкой где-то на своем пятаке, на лотках. Сейчас влезет в зеленое драповое пальто — и готовая русская женщина времен процветающего социализма! Никак не может перестроиться…
Обстановочка в квартире была под стать Зинкиному гардеробу — довольно мрачная, заставляющая подозревать хозяйку в склонности к мучительству домашних животных. Темно, душно, сыро, и запахи помойки пополам с гречневой кашей. Светлым пятном на фоне этого убожества выделялась изящная фарфоровая ваза с широким горлом, украшенная тонкой лепкой восточного мотива. Не то японская, не то китайская. От нечего делать, а также для того чтобы отвлечься и не комментировать про себя душераздирающее зрелище Зинкиных сборов, я взяла вазу в руки, покрутила, рассматривая, повела пальцем по гладкой глазури фарфора… Рука скользнула внутрь кратера и неожиданно нащупала там что-то нежное, мягкое, бестелесно разлетающееся в прах под пальцами. Я полюбопытствовала, вынула щепотку. Серо-белый порошок, оставляющий на коже жирный след. Пахнет горелым. На вкус… непонятно.
Как и положено настоящей женщине, я неуемно любопытна… себе на голову.
— Зинуля! Что у тебя тут в красивой вазе? Порошок какой-то…
— А? — хрипло отозвалась Зинка и заглянула в комнату. — Я уже почти готовая… Порошок? Это не порошок. Это Колькин пепел… Куда же ты?!
Но я уже не успевала ответить. Внутренности мои сами собой выворачивались наизнанку, и я опрометью бросилась в туалет, выдраила руки, лицо и губы с мылом, а потом с трудом восстановила остатки макияжа и душевного равновесия.
Пока я плескалась, обеспокоенная Зинаида топталась за дверью в прихожей и окликала меня своим голосом иерихонской трубы:
— Нюська! Нюсь! Ты жива там?! Ты пирожков у метро не бери! Они с собачатиной! Господи, какая ты бледная…
— Я-то жива… — утираясь полотенцем, отозвалась я, выйдя на свет божий. — А Николай-то… того… когда номер? Я думала — он живой…
Это надо было видеть! Сначала надо было видеть Зинкины глаза, когда она «догоняла» ситуацию, потом мои, когда «догоняла» я. А потом мы обе так хохотали, что едва не описались.