– Выдумки! – сказал Лаврентий. – Иволга – птица пугливая.
– Это, милый, я и сам знаю, – строго перебил его дед. – Эти твои слова сейчас ни к чему. Ты мне не мешай, не препятствуй. Да-а. Лесорубы сами мне это рассказывали. Облегчение, говорят, нам было большое в нашей работе от той птичьей песни. А тут навернулся из города какой-то охотник-дуролом, прямо скажу, подлый человек, стервец. Застрелил он ту иволгу.
– Есть такие грохалы, – подтвердил возчик. – Им все равно по ком бить, – по вороне ли, по кукушке ли, по дятлу.
– Вот-вот! Застрелил он ее. Пришли лесорубы, а иволги нету. Подняли топоры, бьют, а у них ничего и не получается. Один, как говорится, разнобой, разброд. Не хватает им этого свиста с переливами. Вот так-то оно и было, милок. Норму они в тот день без иволги так и не выполнили.
– Это ты к чему гнешь? – спросил Лаврентий.
– Да ни к чему. Ты понимай, как тебе желательно. А то и вовсе не понимай. Дело твое. А вот я бы на месте нашего председателя, кабы вправе он был на это, написал бы той иволге какие ни на есть трудодни. Подкормил бы ее малость.
– Ну и занозистый же ты дед, – сердито сказал Лаврентий. – Звонишь черт знает что!
– Моя жизнь – вот она, – повторил дед. – Дунул – и нету! Потомство меня интересует. Вот я, к примеру, человек неученый. Не так, значит, жизнь у меня стесалась, как думалось. Не в те сроки я родился. Так это, брат, поправимо.
– Это в семьдесят-то лет? – спросил Николай Иваныч.
– Поправимо! – уверенно повторил дед. – Я сам не вышел, так детей своих вывесть могу. Или нет? Ну то-то! Вот о чем я забочусь.
«В процентном выражении, – сказал из громкоговорителя бархатный голос, – это дает увеличение продукции по линии переработки молочных продуктов на девяносто три и четыре с половиной сотых…»
– О господи! – вздохнул дед. – Ночь нынче не простая, а, кажись, новогодняя, вроде как праздничная, а он нас этими процентами кормит.
– Рано еще, – ответил Лаврентий. – Погоди, скоро музыка пойдет валом. И песни. Из Москвы. А пока что можно, конечно, его и прикрыть.
Лаврентий выключил радио. Сразу стало слышно, как поет, закипая, старый, погнутый самовар.
– Водочка у меня будто есть, – сообщил неуверенно Лаврентий. – Может, по сто граммов и придется на каждого. А вот насчет закусить – слабовато.
– Доставай, что у кого есть! – приказал Николай Иваныч. – Чего-нибудь наберем.
Все начали развязывать кошелки и узелки и выкладывать на стол воблу, хлеб, вареную картошку. Дед вытащил из-за пазухи соленые огурцы.
– Без вина, – сказал он, – дыхать можно. Главное, что человек в себе носит.