Максимус вспомнил цепочку, которая была на ней, когда она возвращала ему кольцо, и нахмурился.
— Тогда почему же я никогда не видел изумруд на тебе?
— Я снимала его перед тем, как мы… — Ее щеки покрылись румянцем. — В общем, неважно. А до этого в аббатстве, когда вы уже уехали, я забыла накинуть кружевную косынку, и моя цепочка вместе с изумрудной каплей и вашим кольцом на мгновение оказалась на виду.
— Кто-то из гостей мог ее заметить? — догадался Максимус.
— Да, — кивнула Артемис.
— И если кто-то из гостей видел на тебе изумруд, — медленно продолжал герцог, — а потом обыскивал твою комнату… Значит, убийца был в Пелем-Хаусе и даже, возможно, ел за моим столом. — Одна мысль об этом наполнила его жгучей яростью.
Тихо вздохнув, Артемис пробормотала:
— Но кто же это?..
— Уоттс моложе меня, — немного подумав, ответил герцог.
— Значит, точно не он?
Максимус кивнул.
— Точно. И тогда остаются Оулдершо, Ноукс, Баркли и Скарборо. — Скарборо, который был другом его родителей!
Некоторое время они молчали, потом Максимус прошептал:
— Спасибо тебе.
— За что?
Он в смущении откашлялся и прохрипел:
— За то, что веришь мне. За то, что рассказала все это, несмотря на то, что я вначале был нечестен с тобой. За то, что ты здесь.
Артемис ничего не сказала, но ее рука заскользила по его груди, пока не остановилась прямо над сердцем.
На следующее утро Максимус открыл глаза, ощущая запах лежавшей рядом Артемис. Впервые за очень долгое время он не видел страшных снов, не просыпался ночью и чувствовал в теле и в душе… удовлетворенность.
Подавшись вперед, герцог поцеловал в затылок женщину, спавшую в его объятьях. Во сне она была такой теплой, такой мягкой, без всяких острых углов воительницы, в которую превращалась, когда бодрствовала. Он любил эту воительницу — женщину, которая, глядя ему прямо в глаза, говорила то, что думала, но при виде этой нежной и беззащитной леди у него сжималось сердце. Видя ее такой, он мог представить, что она подчинится, покорно придет к нему в объятия и согласится со всем, что он скажет.
Тут Артемис вдруг шевельнулась и пробормотала:
— Который час?
Он взглянул на окно — светлое от яркого света нового дня — и высказал свое предположение:
— Не больше семи.
Она вскрикнула и попыталась отодвинуться от него, но герцог обнял ее крепче.
— Но Максимус, я должна немедленно уйти. Сейчас встанут слуги.
— Пусть встают. — Он лизнул ее в шею.
Она замерла на мгновение, потом сказала:
— Они увидят меня. И про нас станет известно.
Он немного отодвинулся от нее, чтобы заглянуть в лицо, но рассыпавшиеся по подушке волосы скрывали его и делали ее похожей на скорбящую наяду.