Себастьян словно окаменел, глаза его были закрыты. Сезар добавил ласково, почти шепотом:
— Как только я взял тебя на руки, то полюбил, как любят своего родного ребенка. Как та овца и дикий козленок, помнишь?
— Почему ты врал? — Голос был пустым, лицо мальчика — бледным как смерть.
То был удар в самое сердце, но Сезар ответил:
— Потому что мне было слишком тяжело рассказать тебе все это. Но надо было, теперь я это понимаю. Однако ты рос, и все становилось хуже и хуже. Однажды ты у меня спросил, я запутался в словах и в итоге соврал. Потом уже не мог забрать свои слова обратно. Прошлой ночью я многое понял, я много думал, Себастьян. Все эти недели думал, пока ты со мной не разговаривал. И я ни в чем тебя не упрекаю. Правда на твоей стороне.
— Почему ты сказал, что она уехала в Америку?
— Потому что это первая страна, которая пришла мне в голову! Это было глупо, а еще глупее — показывать тебе на горы и врать, будто Америка прямо за ними. Мне казалось, ты забудешь…
— А почему ты говорил, что она думает обо мне, когда она была уже мертвой?
— Потому что это, малыш, правда. Так я пытался объяснить тебе то, что выше нас всех — мужчин, женщин и даже кюре. Твоя мать всегда рядом с тобой, она везде, Себастьян. Она в горах и в этом клочке земли. Твоя мать — ветер, который касается твоей щеки, снежинки у тебя на кончиках пальцев, трава, что щекочет тебе ноги… Пускай твоя мама и умерла, но ее любовь к тебе, она продолжает жить. Она с тобой, куда бы ты ни шел. Всегда.
Понурив голову, мальчик тихонько плакал. Его плечи больше не дрожали от рыданий. Это было похоже на волну, которая приходит, чтобы напоить ссохшуюся землю. Страх успокаивался — этот неописуемый ужас, мешавший дышать, стоило ему подумать о матери либо попытаться вспомнить ее лицо. Страх отступал. Первое женское лицо, которое он увидел в жизни, — лицо его приемной сестры, Лины. И вдруг, как ни велико было его горе, что-то сломалось в груди и дышать стало легче.
Когда слезы иссякли, он протянул руку Сезару, давая понять, что простил его за все. Старый пастух ждал, сколько было нужно, — молча, не пытаясь утешить мальчика. Теперь, когда правда была открыта, к нему вернулось самоуважение.
— Давай вместе пойдем в овчарню!
— Сейчас?
— Да. Я очень скучал по тебе все это время, и мне будет так приятно. И овцы наверняка тебе обрадуются. Тем более скоро наступит время, когда ты не сможешь ходить со мной так часто.
— Почему?
— Пора записать тебя в школу. Ты хочешь?
— Не знаю… Наверное, да.