— Эй, Ганин, ты что, помер там, что ли? — раздался смутно знакомый, громкий бас.
— Ой, Валерий Николаевич! — всплеснул руками Ганин и быстро выбежал на улицу. Там, у самой калитки, застряв передними колесами в яме, наполненной грязной дождевой водой, стоял здоровенный черный «Мерседес» с зеркальными тонированными стеклами, одно из которых было опущено. Внутри автомобиля сидел человек в дорогом костюме и бил по клаксону. — Валерий Николаевич, да что ж вы это… в такую конуру-то… я бы сам… я…
— Ганин! Черт тебя дери! Весь день звоню тебе на трубу, недоступен да недоступен! Хорошо, адрес твой был у меня записан…
Ганин виновато покраснел и быстро охлопал руками карманы джинсов и рубашки.
— Да, Валерий Николаевич! Уронил где-то… Да вы проходите ко мне, проходите, я вам чаю налью, проходите! — закудахтал Ганин, чуть ли не прыгая вокруг черной машины.
Дверь черного «Мерседеса» плавно открылась, и прямо к калитке из мягкого сиденья выполз довольно моложавый, атлетически сложенный высокий мужчина с сильными проседями в темно-русых, стриженных «под бокс» волосах, в дорогом шелковом светло-кофейного цвета костюме с белым галстуком, на котором красовалась золотая заколка с бриллиантом. Пальцы его были унизаны перстнями, в зубах блестели золотые коронки. Он был гладко выбрит, а улыбка резко контрастировала с холодным жестким взглядом серых «волчьих» глаз, какие бывают почти у всех военных, прошедших через «горячие точки». Казалось, этот человек ни на минуту не расслабляется, даже когда шутит или смеется, — его глаза всегда оставались серьезными и холодными.
— Ну и конура у тебя, Ганин… — присвистнул вошедший, неприязненно оглядывая убогие апартаменты своего протеже. — Слушай, мне надо срочно что-то у тебя купить, чтоб завтра-послезавтра и духу твоего не было в этой развалюхе! Купишь себе нормальный коттедж в Сосновом Бору или в Излучье — там у меня есть компаньоны, которые недвижимостью торгуют. Миллионов за двадцать — двадцать пять вполне можно что-то присмотреть…
От таких слов Ганин чуть не выронил чайник, который он только что наполнил свежей водой.
— Да как же… как же… Валерий Николаевич… Да все мои картины столько не стоят! Я их продавал каждую по двадцать — двадцать пять тысяч максимум!
Валерий Николаевич Никитский — пожалуй, самая известная акула бизнеса в области, по слухам, близко связанный с криминальным миром, вальяжно развалившись на стуле, несколько свысока, оценивающе, осмотрел Ганина с ног до головы и слегка скривил губы.
— Запомни, Ганин, учись, пока я жив! Продать можно все и за что угодно: можно продать кучу дерьма за миллионы, а можно продать кучу золота за бесценок — все зависит от того, как и когда это подать. Я уже больше двадцати лет в бизнесе и видел, как ворованные бэушные иномарки впаривали за бешеные бабки и как стоящие машины отдавали за бесценок. Так что, Ганин… Будет у тебя имя — твои картины будут покупать не за миллионы деревянных, а за баксы, не будет — так и сдохнешь в этой конуре!