Расторгуев внимательно смотрел на Ганина и о чем-то думал.
— Слушай, Ганин, — внезапно оборвал он друга, — а давай прямо сейчас сожжем этот чертов портрет, не нравится он мне!
Ганин вытаращил на него свои и так немного выпуклые глаза и вскочил как ужаленный со стула.
— Ты что, Пашка, с ума что ли спятил, а?! Это ж… это ж… Картины не горят!
— А вот это мы с тобой, Ганин, и проверим! — зловеще хохотнул Расторгуев, доставая из кармана брюк позолоченную бензиновую зажигалку и раскуривая белоснежную сигарету «Парламент» из мятой пачки. В глазах Расторгуева блеснул какой-то мальчишеский азарт — видимо, настойка бабы Маши действительно была достаточно крепкой.
— Нет, Паш, не шути! — все так же испуганно, словно и в самом деле боясь, что его картину сожгут, заговорил дрожащим, прерывающимся голосом Ганин. — Я к этой картине подходить-то боюсь, очень уж она мне дорога стала, как родная прямо… Боюсь, знаешь, иногда, как бы чем не повредить ей, как бы… И знаешь, вот ты говоришь, она нереалистичная, искусственная, неестественная… Может быть, доля истины тут и есть, но когда я смотрю на нее ночью, особенно при полной луне, знаешь… Мне кажется… — Тут Ганин судорожно сглотнул слюну и перешел почему-то на шепот: — Мне кажется, что она — живая!
Слова Ганина прервал дикий и громкий пьяный хохот Расторгуева. Он, уронив недокуренную сигарету прямо на пол, схватился одной рукой за живот, а другой стал колотить кулаком по крышке стола, задыхаясь от смеха. На глазах его показались слезы.
— А ты случайно с ней не пробовал… ах-ха-ха-ха-ха!!! — Но тут его смех в одно мгновение прекратился, когда его взгляд упал на мертвенно-бледное, как полотно, лицо Ганина. Блики от ярко горящей лампочки на стеклах очков полностью скрыли собой глаза, приняв вид каких-то странных солнцевидных лиц, искаженных гримасой нечеловеческой злобы: перекошенный от гнева рот, кроваво-красные глаза, хищный оскал белоснежных зубов — зрелище было жуткое, даже для такого мизантропа, как Расторгуев.
— Эй, Леш, извини, я… немного переборщил… — сконфузившись, Расторгуев потрепал его панибратски по плечу, но Ганин уже вскочил со стула и стал рыться опять в своем шкафу. На этот раз он управился быстрее.
— Смотри, Паш! — он сунул ему в лицо фотографию с портретом — все то же солнцевидное лицо, все та же шляпка, те же фиалки глаз, та же корзинка с цветами.
— Ну и?.. — непонимающе поднял брови Расторгуев.
— А теперь — идем за мной! — торжественным шепотом произнес Ганин и бросился к лестнице, ведущей на чердак.
Расторгуев неохотно, слегка покачиваясь — голова от настойки шла кругом, — последовал за своим другом.