Капитан спустился с кормы. Когда он открывал ведущую в каюту дверь, его окутала вспышка белого света, и словно гигантская рука отбросила к переборке. Он вернулся на палубу, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как грот рухнул на двух матросов. Хруст ломающихся костей был ужасающим, но у капитана не было времени, чтобы об этом задуматься.
- Молния, сеньор! В нас ударила молния!
Грот яростно пылал, только что поднявшийся ветер раздувал огонь. Вторая вспышка высветила испуганные лица команды.
- К помпам! Хватайте ведра! Мы должны любой ценой погасить огонь, если не хотим погибнуть!
Моряки бросились выполнять приказы капитана. Часть матросов встала в цепь, а остальные отчаянно пытались спустить остальные паруса. Капитан охрип, выкрикивая приказы, и сам вскарабкался по вантам, подавая пример матросам. Ветер усиливался, вода перехлестывала через палубу, угрожая смыть капитана.
"Только бы огонь не распространился по вантам. Боже, прошу тебя лишь об этом!" - молился капитан.
Но Всемогущий, видимо, был занят чем-то другим, потому что молитва капитана пропала втуне. Языки пламени заиграли и на соседних парусах. По горящим канатам огонь быстро перекинулся на бизань, которая тоже не была поднята. Без половины связывающих его канатов парус сорвался и рухнул на левый борт. Наполнившись ураганным ветром под неестественным углом, парус опасно накренил судно.
- Рубите канаты! Рубите канаты, или мы потонем!
Один из моряков взял топор и направился к бизани, но так и не добрался до цели. Раздался оглушительный треск, и капитан окунулся головой в воду. Барахтаясь на волнах рядом с судном, капитан слишком поздно сообразил, что шторм вытолкнул баржу на рифы у Ильи-де-ла-Барреты. Он в последний раз вспомнил жену и детей и погрузился в черную бездну.
Известия о крушении "Повуа-де-Варсин" дошли до Севильи лишь через неделю. Об утонувших в разгар ночи в португальских водах моряках поведал один из выживших, добравшись до Аямонте, и эту новость передали королевским чиновникам. Когда алькальд открыл письмо, сообщающее о произошедшем, по его спине пробежал холодок. Этот груз был последней надеждой доставить в Севилью пшеницу до наступления зимы. Других путей не осталось, да и времени тоже. А для города со ста пятьюдесятью тысячами душ, две трети которых кормились одной буханкой хлеба в день, это был страшный удар.
К чести городских старейшин, необходимо сказать, что многие из них сделали всё, что было в их силах, чтобы хоть как-то облегчить это бедствие. Они вели переговоры с мясниками и рыбаками, выискивали способы, чтобы снизить цены на товары и сделать их более доступными, всеми способами пытались увеличить приток продовольствия в город и даже попросили кредит у всемогущей Палаты по делам колоний, чтобы пополнить опустевшую городскую казну.