— Так, дитятко, и не бойся, не развалюсь.
Он же выучил змеей ползти вон из рук и больно бить пяткой в колено, буде кто без спросу обнимет. Ярун приходил вечером, морщился, тёр поясницу, хотел поплакаться и чаще всего стыдился, просил Хагена что-нибудь объяснить. Старик не отказывал. У него выходило понятней, чем даже у Славомира.
Как-то он возложил побратима на лавку кверху лицом:
— Подбирай ноги, — и тотчас вытянул поперёк голеней хворостиной. Ярун ахнул от боли и неожиданности, и я поняла, почему Хаген начал не с меня.
— В бою будет больней, — сказал он Яруну. — И вряд ли предупредят.
Хворостина снова взвилась — и хлестнула твёрдое дерево: мой охотник перекувырнулся на лавке, а ноги сберёг. Старик согнал его на пол, отдал мне хворостину и велел ткнуть Яруна, как тычут копьём сбитого. Лишь остерёг:
— Глаза не попорть.
Ярун смотрел с пола беспомощно и сердито. Я осторожно подняла палку, метя в плечо… Ярун, натерпевшийся вполне достаточно мук, рванулся прочь и взвыл в голос, ударясь локтем о лавку. Старая сука, дремавшая в уголке, проснулась и подошла, виляя хвостом.
— Таков должен быть воин, — сказал мой наставник и безошибочно нагнулся к собаке. — Видишь вот, даже Арва согласна. Я слеп, а всегда знаю, что позади.
— Дед Хаген! — кривясь и терзая ушибленный локоть, заговорил вдруг Ярун. — Где ты жил, когда был молодым? Какого ты племени?
Позже он рассказал мне, что именно дёрнуло его за язык. Накануне он видел, как мылись в бане старшие кмети и вождь, как летели распаренные из двери в холодную прорубь: он подновлял прорубь пешнёй и засмотрелся на воинов, и тогда-то у многих, в том числе у Славомира с братом, обнаружились на жестоких телах замечательные узоры, вкрапленные, как понял Ярун, острой иглой. Иглу ту макали поочерёдно в разные краски, и по живой коже ползли волшебные змеи, летели хищные птицы. И каждый нёс соколиное знамя — кто на плече, кто на груди… Диво дивное — умереть, а разузнать. И кого, если не Хагена, про то расспросить?
Но тогда я об этом не ведала и взволновалась: а ну обидится старец! Не все рады прожитому, не всех тешит память, разворошённая праздным чужим любопытством…
Хаген вздохнул, улыбнулся, провёл рукой по усам. У меня отлегло от души — не рассердился.
— Я жил далеко… — Он не спеша опустился на лавку. Он не щупал рукой, он действительно знал, где что вокруг. — Я сакс. Так прозвали нас те, кому выпало убедиться в нашей отваге, это из-за боевых ножей, которыми владел мой народ. Некогда мы взяли себе лесной край между вендами и франками, южнее датчан…