— Я счастлива, — зашептала ему с другой стороны Нелидова, — что сердца всего народа раскрываются к нашему возлюбленному великому князю! О, ваше высочество, ведь вы не оттолкнете…
— Потрудитесь сейчас же уйти отсюда прочь, это не подходящее место для женщин! — приказал Павел Петрович супруге, а затем, оттолкнув близстоящих, пробрался к средине площади, где стояла бочка, служившая кафедрой ораторам, и громовым голосом крикнул толпе: — На колена! на колена!
Сразу воцарилась испуганная тишина; народ повалился в ноги, недоумевая, почему их обожаемый «милостивец» так разгневан.
Павел Петрович сорвал с себя ружье, с силой хлопнул прикладом о землю и громким, взбешенным голосом закричал:
— Если вы, тупоголовое дурачье, сейчас же не разойдетесь и не заткнете своих глоток, то пусть черт, а не я строит вам город. Мне вы не нужны, и я лучше настрою здесь домов для свиней, чем для такого сброда изменников. Кто вас звал сюда? Кто позволил вам явиться ко мне? В Гатчине нет места для такого дурачья, и я на пушечный выстрел не подпущу к себе негодяев, не имеющих права зваться людьми. Знаете, что делает человека человеком? Послушание, повиновение, преданность законному монарху! А вы начинаете с того, что хулите императрицу, одно имя которой не смеете произносить без трепета! И вы думали, что это сойдет вам с рук? Ах вы, разбойники, негодяи, бездельники! Расстрелять вас всех, перевешать! Кладбище вам нужно, а не город!
Павел Петрович задыхался от бешенства. Он должен был замолчать, потому что вместо слов у него начал вырываться какой-то хрип.
Он перевел дух, а затем, не обращая внимания на пока еще тихое, но все возраставшее ворчание, раздававшееся из отдельных групп, он продолжал:
— Да, я собирался строить здесь новое поселение. Но это будет не так еще скоро. Я не могу иметь дело с таким сбродом, который не умеет и не хочет работать, а вместо этого позволяет себе высказывать какие-то пожелания! Я вскоре уезжаю за границу и привезу оттуда опытных рабочих, которые и выстроят новый город. Но не думайте, что я так и пущу всякий сброд к себе! Нет, здесь место только тем, кто докажет, что они верны государыне, кто не осмеливается роптать на преданных слуг, поставленных править над ними ее священной волей. А теперь вон отсюда все, да поскорее! Я не желаю, чтобы вы портили мне здесь чистый воздух! От вас несет смрадом измены и предательства… Вон отсюда! Мне вы не нужны! Я привезу, сказал вам, настоящих работников из-за границы! Ну, разойтись, или я перестреляю вас!
— Братцы! — с отчаянием и рыданием в голосе вскрикнул какой-то дюжий оборванец, вскакивая на ноги. — Да неужто нигде правды нет? Нас побоку, мы голодай, а проклятые басурмане у нас, православных, последний хлеб отбивать будут?