– Здесь ничем не хуже, чем на Блэкфрайарз-роуд, – невольно вырвалось у Эвери – эта фраза должна была послужить утешением.
– Всем известно, что когда-то мы располагались на Бейкер-стрит, – огрызнулся Леклерк.
Они поспешно преодолели остаток пути до входа в многоквартирный дом, пройдя мимо витрин лавчонок, забитых подержанной одеждой и ржавыми электрическими плитками – то есть тем дешевым барахлом, какое покупают только совсем уж бедняки. Среди них бросался в глаза канделябр со свечами, такими пожелтевшими и запыленными, словно его достали из кладбищенского склепа.
– Какой номер квартиры? – спросил Леклерк.
– Вы сказали, тридцать четыре. Но я подумал, это номер дома.
Они прошли мимо массивных колонн, грубо украшенных мозаикой, и дальше следовали, руководствуясь пластмассовыми табличками, на которых розовой краской были написаны номера. Им пришлось протиснуться между старыми автомобилями, и перед ними наконец возник подъезд из железобетона, где на приступке уже стояли привезенные утром картонки с молоком. Дверь отсутствовала. От входа сразу начинался лестничный пролет с прорезиненными ступеньками, поскрипывавшими под ногами. Отовсюду несло кухонными запахами и жидким мылом, которое обычно заливают для мытья рук в туалетах при вокзалах. На густо оштукатуренной стене от руки была сделана надпись с просьбой не шуметь. Где-то работало радио. Они преодолели еще два таких же лестничных пролета и остановились перед зеленой, наполовину застекленной дверью. К стеклу были приклеены цифры из белого бакелита: три и четыре. Леклерк снял шляпу и стер пот с висков. Складывалось впечатление, что он собирался войти в церковь. Дождь был, видимо, сильнее, чем казался. Они это поняли только сейчас, заметив, как промокли их пальто. Леклерк нажал на кнопку звонка. Эвери внезапно овладел испуг; он искоса посмотрел на старшего коллегу, думая: ты опытнее – тебе с ней и разговаривать.
Музыка по радио теперь звучала громче. Они напрягли слух, чтобы различить хоть какие-то другие звуки, но до них не доносилось ничего.
– Почему вы дали ему кодовое имя Маллаби? – неожиданно спросил Эвери.
Леклерк еще раз надавил на кнопку, а потом они оба услышали какой-то вскрик, похожий то ли на плач ребенка, то ли на вой кошки, перешедший в сдавленный металлический стон. Леклерк отступил в сторону, а Эвери ухватился за медную крышку прорези для почты и стал яростно ею стучать. Когда эхо замерло, изнутри донеслись чьи-то нерешительные шаги, задвижка отъехала в сторону, щелкнул пружинный замок. Они снова услышали тот же странный стон. Дверь приоткрылась на несколько дюймов, и Эвери увидел ребенка – худенькую, бледную и вялую с виду девочку, которой едва ли исполнилось десять лет. На ней были очки в металлической оправе, похожие на те, какие носил Энтони. В руках она держала куклу, чьи розовые конечности нелепо торчали в разные стороны, с обшитого хлопковой тканью личика пялились нарисованные глаза. Той же краской был изображен широко открытый рот, но голова болталась под таким углом, словно игрушке сломали шею. Таких кукол называют говорящими, но ни одно живое существо не способно было издавать те металлические стоны, которые исторгались из нее.