— Господин Дивов, — резко поднялся с кресел адъютант, — хочу заметить вам, что я никогда не состоял в наушниках ни у его превосходительства, ни у кого бы то ни было, и впредь прошу вас…
— Господа, господа, не надо ссориться, — улыбнулась обоим мужчинам Елизавета Петровна и, дабы изменить ставшую напряженной атмосферу визита, предложила:
— Федор Васильевич, вы нам сыграете?
— Знаете, я сегодня что-то…
— Не отказывайте мне. — Лизавета положила руку, затянутую в перчатку, на рукав Федора. — Вы же обещали, помните?
— Только ради вас, — тихо промолвил Дивов и улыбнулся.
У него для сего случая был уже выбран романс Глинки на стихи кумира нынешней молодежи поэта Боратынского, великолепно вписывающийся в стратегический план любовной атаки на бастионы Елизаветы, и, не будь рядом поручика, он непременно исполнил бы его. Теперь же Федор был вынужден вспоминать что-нибудь попроще и менее значительное, однако на память ничего не приходило, кроме миленькой, но пустой вещицы Берса, написанной на слова Кобозева. Галантно наклонив в знак согласия голову и сняв ладонь Лизы со своей руки, не преминув, однако, легонько пожать ее, Дивов прошел к фортепьяно и взял первые аккорды. А затем запел, задумчиво глядя впереди себя:
Пастушка мне сказала:
«Люблю тебя, пастух!» —
И сердце отдавала,
Твердя: «Люби, мой друг!»
Не взял я сердца — в Лоре
Душа моя жила…
Но Лора сердце вскоре
Другому отдала.
Уже ль она шутила
Над бедным пастушком?
И сердцем лишь манила,
И льстивым языком?
Сыграв последний аккорд романса, Федор убрал руки с клавиш и посмотрел на Лизу. Заметив, что его игра и пение увлекло ее, он спросил, придав голосу как можно более бархатистой нежности:
— Хотите еще?
— О да, — ответила Елизавета и чуть задумчиво улыбнулась.
Улыбка ее была мягкой и излучала доброту, так что Дивову вдруг показалось, будто его ласково, как в детстве, погладили по голове.
— Пожалуйста, — добавила она.
Федор ответил улыбкой и взял новые аккорды…
О красный мир, где я вотще расцвел,
Прости навек! С обманутой душою
Я счастья ждал — мечтам конец;
Погибло все, умолкни лира;
Скорей, скорей в обитель мира,
Бедный певец, бедный певец!
Что жизнь, когда в ней нет очарованья?
Блаженство знать, к нему лететь душой.
Но пропасть зреть меж ним и меж собой:
Желать всяк час и трепетать желанья…
— Мне, пожалуй, пора, — поднялся с кресел поручик, ожидая, верно, что Елизавета Петровна примется тот час его удерживать, говорить, что «еще слишком рано» и просить остаться, но ничего подобного не произошло. Молодая барышня лишь вежливо кивнула в ответ, чуть повернув голову в его сторону, но продолжала смотреть на Дивова, чуть приоткрыв маленький прелестный ротик. Бросив испепеляющий взгляд на закончившего куплет соперника, Браузе едко и с плохо скрываемой обидой заметил: