— Я вас не трогал, — тихо выдохнул он, вознося про себя молитву Всевышнему с просьбой помочь своему недостойному служителю вернуться в Хренодерки живым. Ведь помог же он когда-то своему пророку Данию остаться невредимым даже в яме с мантикорой.
Жрец был стар, убелен сединами и давно готов шагнуть за порог и предстать перед Всевышним, чтобы держать ответ за прожитую жизнь. Но как же деревня? Как же его непутевая, переменчивая паства, в сомнениях мечущаяся от колдунов к божеству и обратно? У Всевышнего, конечно, терпение ангельское, но и оно имеет свои пределы. Если некому станет служить в стареньком храме, кто присмотрит за сельчанами? Пожурит по-отечески за редкое посещение, наставит на путь истинный, поможет примириться враждующим сторонам? Ибо нельзя допускать к исповеди, если человек не помирился с родственниками и знакомыми.
Вервольфов мало интересовала внутренняя готовность служителя Всевышнего предстать перед Всевышним, а на кого он оставит приход, волновало еще меньше. Оборотни клином надвигались на Гонория. Широкие лапы бесшумно ступали по траве, но старику казалось, будто каждый шаг отдается стуком кованых сапог по булыжнику. Жрец был мужественным человеком, но спокойно наблюдать, как надвигается зубастая смерть, не смог — зажмурился.
В этот момент откуда-то сбоку появился Икабат, оценил напряженность обстановки и предупреждающе оскалил подвергшиеся изменению волчьего облика челюсти. Лютый с интересом посмотрел на соперника. Двуипостасный был один, но даже в человеческом теле угадывалась скрытая животная мощь. Матерый вервольф не струсил, воспитание магов научило его быть жестким при любых обстоятельствах, и смерть в бою была предпочтительней провала задания. Потому что наказание связанного ошейником подчинения зверя бывало гораздо хуже, чем безвременная кончина при исполнении. С другой стороны, двуипостасный открыто не нападал, а затевать свару первым не хотелось. Мало ли кто успеет проникнуть на территорию, пока охранники заняты дракой. Икабат понял, раз вервольфы стоят в раздумьях, нападать вряд ли станут, но напирать тоже не следует, а то, не ровен час, передумают. Он отступил назад, давая понять, что заступать дорогу не станет, лучше разойтись миром. Лютый смерил мужчину задумчивым взглядом, коротко рявкнул на вервольфиц, и троица так же бесшумно, как появилась, растворилась в ночи. Двуипостасный задержался на несколько секунд, чтобы убедиться, что старику ничего не грозит, и тоже ушел.
Гонорий простоял еще немного, и только когда ожидание неминуемой смерти явно затянулось, решился открыть плотно зажмуренные глаза. К его неописуемому удивлению, вокруг никого не было.