– Это Симонов, – сказали в трубке. – Я прочитал ваш рассказ. Он написан зрело и мастерски. Вы не начинающий писатель. Вы просто писатель.
Тут я проснулась – раз и навсегда. Я проснулась для новой жизни.
Симонов давно положил трубку, а я все держала ее возле уха, смотрела в никуда остановившимися глазами.
Вот так приходит судьба: пятнадцать слов по телефону, и твой корабль поднимает паруса и выходит в большие воды.
Итак, вышел рассказ с предисловием Симонова, с моим молодым портретом. Я получила мешок писем. Мне писали солдаты и уголовники из тюрем. Те и другие делали предложение руки и сердца.
Мне предложили написать сценарий для фильма и выпустить книгу. Начинающие кладут на это жизнь, а я получила ВСЕ и СРАЗУ.
Моя соседка напротив по имени Надя говорила своему мужу-журналисту:
– Сядь и напиши рассказ. Даже эта лошадь Вика и то написала, а ты же умнее ее в сто раз.
Журналист действительно был умнее в сто раз, но ум и талант размещаются на разных территориях мозга.
Я не считаю себя глупой, но интеллект – не самая сильная моя сторона. Моя сила – интуиция. Я вижу человека внутренним зрением от макушки до пяток и на три метра в глубину.
Лошадью я не была. Лошадью как раз была моя соседка Надька, но не об этом речь. В те времена никто не мог заподозрить во мне талант. Моя мама спрашивала: «Кто за тебя написал? Михалков?»
Режиссер Ростоцкий мне сказал: «Я думал, что ты ходишь с папиросой на длинном мундштуке и в перекрученных чулках. А ты – обычная баба с сиськами».
Он был неправ. Во-первых, я без сисек, максимум второй размер, а во-вторых – я не обычная баба. Я могу притвориться обычной. Но я – другая. Моя планета: письменный стол, чистый лист бумаги и сосредоточенность. Мне интересна по-настоящему только эта жизнь – между небом и землей. А все остальное – это сопутствующие товары.
Я начала жить в свои двадцать шесть лет, когда опубликовали мой первый рассказ. Все, что было до этого, включая любовь, – не имеет красок. И все, что было после, – тоже легкий мусор. Исключение – материнство.
Мы на седьмом этаже забеременели все и разом: я, Ланочка, Надька и еще две пары. Ходили с животами, а потом с колясками. У Ланочки родился мальчик, у меня девочка. Я до сих пор скучаю по своей маленькой дочке. По ее мордочке, запаху, первым словам. Сейчас она выросла, у нее свои дети, но я все равно вижу в ней ту, годовалую. Я до сих пор слышу, как она произносит: «Баба ся, ся, ся…» Это значит: «Баба шла, шла, шла, пирожок нашла».
Сейчас вспоминается только счастье материнства. А ведь есть еще и каждодневный труд, тяжесть одинаковости. Как лошадь в шахте по кругу. Довольно утомительно и скучно. Тогда почти не было домработниц. Домработницы появились последние двадцать лет в связи с развалом Союза. В шестидесятых годах все падало на одни руки. Это называлось «женская доля».