— И тогда ты в Тюмень?
— He-а. Там сейнера стояли, в порту. Я на них глядел, глядел... Занятно, думаю: кастрюля кастрюлей, а движок — лошадей триста. Тут, гляжу, по пирсу «мазуты» идут. Хотя и при параде, ясно, что «мазуты». «Работа есть, джентльмены?» — «Работа, — говорят, — есть. Путина у нас». Пошел на путину.
— И что?
— Движок как движок. Ничего особенного.
— Пеногон ты, Мишка, — говорит Валера.
— Чадо, — смеется Толян.
Сильный порыв ветра сотрясает балок. Даже рубахи, висящие на гвоздях, приходят в движение, пошевеливают рукавами.
— Все, — говорит Гриша. — Теперь точно колонну пускать придется, слышишь, какой ветер? Я давно уже эту подлую натуру приметил: как колонну пускать — обязательно мордотык метров на тридцать в секунду.
— Всегда здесь ветер, — вздыхает Ибрагим. — Особенно зимой.
— Вы что — чай пить сюда приехала или работать? — раздается сварливый голос, и громоздкий шкаф, на который напялено длинное кожаное пальто, заполняет дверной проем. — Опять Подосинин лекцию читает, знакомит с передовыми приемами в бурении? Как там в Грозном, а?
— Что на буровой, Михалыч? — спрашивает Гриша.
— Спуск с проработкой.
— Мастер там?
— Какой мастер — Гаврилыч, что ли?
— Кто же еще?
— В отпуске Гаврилыч. В очередном трудовом отпуске. Я здесь теперь мастер — Панов Виталий Михайлович. Понятно?
— Не очень.
— Ничего, поймаешь... Осознаешь, как говаривал Гаврилыч. Теперь вот что: прошаблонируем скважину — пойдем колонну кидать. Понятно?
— Вполне. Сломали конструкцию...
— Любоваться ею, что ли? — зло говорит Панов. — И вообще, спали бы вы. Завтра с утра пойдете — перевахтовка.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. СОЛНЕЧНЫЕ НОЧИ
Ветер подкрадывается по приемному мосту, взлетает над козырьком, с размаху бьет по трубе, висящей на элеваторе. Труба тяжелая, словно китовая туша, и все же она раскачивается, болтается над ротором, как помпон на колпаке дурака.
Гриша, присев на корточки, вглядывается в неровное кольцо соединения, кивает:
— Тяните от стояка манифольда!
Нужно, чтобы труба висела строго вертикально и неподвижно, иначе не навернуть ее: резьба мелкая. К проушине элеватора привязан шкимарь — тонкий пеньковый тросик. Вцепившись в него, скользя на залитом раствором полу, пытаемся остановить раскачивание трубы. Шкимарь рвет верхонки, врезается в ладони.
— Еще немного!
— Нет! — кричит Панов. — От козырька надо тянуть!
Тянем от козырька. Что такое неполных триста килограммов нашего веса против двух тонн и ветра? Сапоги скользят. Труба не шелохнется.
— Нет! — кричит Панов. — Давайте от шурфа.
Тянем шкимарь от шурфа, из которого торчит ненужный сейчас квадрат, пытаемся развернуть элеватор, выравнивая трубу. Тянем от подсвечника. Тянем снова от стояка манифольда...