Возле темного противоположного берега призрачно маячили огоньки бакенов — красный и белый; они вздрагивали, взлетая на волне, и зовуще мигали из сумрачной дали. Не отрывая взгляда от красной и светлой точек, я сказал, вспомнив недавние слова Сергея Петровича:
— Кому же неохота… Только это надо заслужить. Честно трудиться надо всю жизнь или совершить что-нибудь героическое, тогда, может быть, и назовут пароход…
— Дима, Павел Степанович говорит, что самый лучший из группы столяров — Фургонов. Это правда?
— Правда. Он будет очень хорошим мастером.
— Ты боишься его… думаешь — не угонишься за ним?
— Чего мне его бояться? Мы наравне идем. — Помолчав немного, я поведал ей, как бы по секрету: — Знаешь, я решил с ним подружиться.
Она настолько удивилась, что, вцепившись мне в руку, потрясла ее.
— С Фургоновым? Дай честное комсомольское слово!
Я дал, и она воскликнула восторженно:
— Это так хорошо, Дима, просто замечательно!
— Чему ты радуешься? — усмехнулся я.
— А как же? Он на тебя злится, враждует, а ты к нему с дружбой. Интересно же!
Она придвинулась ко мне; мы сидели плечо к плечу, смотрели, как в реке, отражаясь, трепетали звезды.
— Хорошо как, Дима! — вздохнула Лена и оживленно спросила, не поворачивая ко мне головы: — Понимаешь, я не знаю, что такое быть влюбленной. Ты никогда не был влюблен?
— Нет.
— Никогда-никогда?
— Никогда, — сказал я.
— Ни в кого?
— Ни в кого.
Она посмотрела на меня большими немигающими глазами, — в них стоял вопрос и недоумение.
— И сейчас ни в кого? — спросила она строго, требовательно.
— И сейчас, — сказал я, не понимая, чего она от меня хочет.
Лена отвернулась, плечо ее слегка отдалилось от моего плеча, и в образовавшуюся щелочку пробралась и потекла ночная свежесть, холодок.
Сзади кто-то хрустнул веткой. Я оглянулся. На полянке промелькнула тень, приблизилась к нам, постояла, хоронясь за стволом, потом бесшумно стала удаляться. Это был Санька. Я сразу его узнал. Только сейчас я понял, что он действительно по-настоящему страдает. Мне стало жаль его, сердце ноюще сжалось. Я досадовал на себя за то, что причинил ему боль.
— Побежали вниз, — вдруг встрепенулась Лена, легко вскакивая на ноги и поднимая меня. — Хватит сидеть, давай спустимся к воде.
— Нет, пойдем домой, — твердо решил я. — Поздно.
Когда мы пришли к общежитию, двери были уже закрыты: они запирались ровно в двенадцать часов ночи, и открывать их можно было только с разрешения коменданта. Дежурный дремал где-нибудь на верхнем этаже, и если начать стучаться, то разбудишь Чугунова. Несмотря на полночь, он, конечно, учинит допрос, где были да почему опоздали…