— Потерпите немножко. Скоро за нами приедут. Скоро… давайте попрыгаем, а? Сразу согреемся. Ну-ка, начали! Вот так — раз, раз…
Но прыжки помогли мало. Вскоре дети выбились из сил. Тогда Любченко затормошил охмелевшего Зайчонка.
— Вставай! Нужны дрова. Давай за сушняком, костерок в салоне разожжем. Иначе дети замерзнут. Ну!
— Гришаня, хлебни… — Зайчонок, бессмысленно улыбаясь, совал ему в руки бутылку. — Согрейся…
— Говорю тебе — вставай! Иди за дровами.
— Ты что, с ума съехал?! Куда я пойду? Темно — глаз выколи. Где искать тот сушняк? Заметет меня, заблужусь… Отстань!
— Или ты сейчас пойдешь, или я… эту бутылку о твою башку расколочу!
— Все, все, лады. Уже… Бешеный…
— Топор возьми в ящике. Поторапливайся, прошу тебя! Дети…
— Бегу… — Зайчонок засунул оставшуюся бутылку вина за пазуху и открыл дверь автобуса…
Любченко жег в ведре бензин. В салоне стало теплее, но дети кашляли от дыма. И все же какое-то время они продержались. А ветер не унимался ни на миг, жалил своим морозным дыханием через щели в полу. Вскоре бензин кончился. Дети слабели на глазах. Они стали вялыми, покорными, их клонило в сон. Григорий тормошил их, рассказывал выдуманные смешные истории, растирал шерстяной рукавицей их лица, коченеющие руки…
“Где же Зайчонок? Дрока, нужны дрова… Мне нельзя детей оставлять… Дошел ли Витька? Как скоро подоспеет помощь?”
Он отдал детям и пиджак, остался в одном пуловере. Но холода Григорий не ощущал. Он метался по салону, мучительно пытаясь придумать, как можно спасти малышей.
“Резину жечь нельзя, задохнутся… Укрыть бы их еще чем-нибудь… Сиденья!” — вдруг мелькнула мысль. Достав нож, Любченко стал вспарывать коричневую кожу подушек, под которой мягко пружинили пластины поролона…
Когда подоспел вездеход “Урал” с крытым брезентом утепленным кузовом, в котором горела печка-"буржуйка”, автобус уже замело по окна. Дети были укутаны поролоном и лежали на оторванных подушках сидений. А поверх малышей, обхватив их руками, распластался бездыханный Любченко, прикрывая ребятишек от стылого воздуха своим телом…
Вездеход качало, словно на крутой морской волне. В кузове было жарко — печка раскалилась докрасна. Молодая врачиха хлопотала возле отогревшихся детей, угощая их шоколадом. Но они молча отстраняли лакомство. Их глаза были прикованы к противоположному борту, где на скамейке лежал Григорий Любченко. Около него сидел почерневший от горя Рагозин и что-то шептал, поглаживая сложенные на груди ладони друга. У заднего борта примостился Зайчонок с забинтованными руками, которого подобрали по дороге в десяти километрах от Чертовой трубы. Его остановившиеся глаза были пусты и безжизненны.