Европейские народы могут отстаивать свои права — и выводить миллион на митинг. Русские не отстаивают свои права. Уличная активность — не по их части. По их части «дубина народной войны…».
Кому-то нравится принадлежать к народу, который в огромном количестве выходит решать конкретные проблемы профсоюзов. Кому-то нравится принадлежать к народу, который высылает десятки тысяч гонцов — и они стремительно срываются за тридевять земель (или в соседнюю область, по недоразумению ставшую другой страной) за самой главной правдой.
* * *
Есть один хороший мужик в парламенте Новороссии, отец украинец, мать сибирячка, — мы с ним дельно пообщались в прошлый заезд в Донецк.
Он рассказывал, как хорошо выучил украинский в советское время: достать Жюля Верна или Дюма на русском было проблемой, а на украинский переводили сразу — и спросом это пользовалось очень малым: вся страна читала на русском.
А ребёнку хочется всё это прочесть без отлагательств — вот он и постигал библиотеку приключений по-украински.
Говорил (и не он один, много раз слышал такое), что огромное количество слов в украинском языке появилось за последние двадцать лет — его спешно приводили в нормальный вид, заменяя в числе прочего слова, похожие на русские — или, прямо говоря, не похожие, а просто русские. Чтоб язык отличался сильней.
В разговоре он неожиданно, с ностальгией сказал: «А хорошая страна была Украина. Свободы здесь было побольше, чем в России». Я не стал ни спорить, ни соглашаться. Но он не продолжил тему.
Спустя пять минут сказал другое. «Знаешь эту надпись над писсуаром в общественном туалете? “Мужчина, не льстите себе, подойдите ближе”. Вот это надо сегодняшней Украине говорить и повторять: “Украина, не льсти себе, подойди ближе”. Ещё не вырастила себе ничего такого, чтоб с трёх шагов попадать».
* * *
Поэт, соратник Щорса и партизан Дмитрий Петровский пишет:
«Выросши под небом украинской песни, я в первых же стихах Хлебникова угадал земляка (украинца), и потянулся к нему, потому что к этому времени идея интернационализма увлекала меня во всех областях, и проблема взаимообогащения славянских языковых возможностей — и, прежде всего, проблема взаимообогащения славянских языков — меня занимала не только как проблема искусства.
От юношеских моих столкновений с украинскими националистами (гуртов Коцюбинского в Чернигове) — остался неприятный привкус, и позже это оправдалось персональным шовинизмом большинства этих моих врагов-земляков: в будущем они стали по ту сторону баррикады советской власти.
Я видел в языковых работах Хлебникова какой-то путь и развязывание узла будущей культуры социализма».