Они должны были быть давно уже мертвы. Мертвы несколько раз каждый. Пули попадали в грудь, уродовали руки, отрывали пальцы, распарывали живот, впивались в шею, плечи, разрывая артерии, вены, мышцы и сухожилия. И ущерб, понесенный шедшими из села от трассирующих пуль русских был прекрасно виден – как замершим, словно закоченевшим, в мистическом трансе оккупантам, так и тем, кто смотрел на них с высоты. Но даже в таком состоянии, бесконечно далеком от жизни, люди в толпе находили силы – или что у них оставалось вместо сил? – двигаться дальше. Более того, они открывали рты, пытаясь произносить что-то. Но вместо этого из горла доносился лишь невнятный булькающий шип. Некоторые, у кого руки были не слишком разорваны пулями, протягивали их вперед, благо расстояние до русских сокращалось с каждым шагом этой безумной, но отчего-то бессмертной толпы.
И замершие русские не могли отвести взглядов от плетущихся на них многажды мертвых людей, от их булькающего шипа, и от протянутых к ним рук. Они застыли, подобно изваяниям, стоило только прожектору осветить толпу. Они поняли, что с этой толпой справиться будет не просто очень тяжело – практически невозможно. Есть способ – они видели, как разрываемые противопехотными минами, тела не поднимались более, ибо нечему было подниматься. Но в эти мгновения, растянувшиеся в долгую минуту, они, кажется, забыли о самых первых шагах толпы за околицу – и о самых первых жертвах среди вышедших из кольца осады.
Кто-то из русских отчаянно прокричав несколько почти бессвязных слов, стал стрелять по ногам – один из толпы, все же, упал. Вздох облегчения, сменившийся вздохом отчаяния – ибо упавший, приподнявшись на простреленных локтях, ломая себе кости, стал медленно ползти к русским. А толпа, осторожно обходя его, продолжила, движение. Не заметив потери одного из членов своих. Как до этого не замечала ничего другого – ни мин, ни шквальной стрельбы, ни предупреждающих криков.
Оставшиеся до бронетранспортера несколько метров она преодолела почти без сопротивления – русские спешно откатились назад. Последними с БТРа соскочили солдат и его командир, устанавливавшие прожектор. Они как раз стаскивали с собой с брони тяжелый осветитель и аккумуляторы к нему. И если нагруженный тяжелой ношей успел выпрыгнуть командир, то солдат, закопошился. Тем временем, вскарабкавшиеся на БТР с великим трудом люди из Мели схватили его, сбросили наземь. Жадно приникли к телу, точно надеясь выпить все соки, словно упыри, почуявшие жертву. Русские качнулись вперед, но солдат уже поднялся. Распихав внезапно расступившуюся толпу, он бросился к своим. Кровь текла по плечам и шее, по груди и спине – рубашку с него сорвали; но он не обращал внимания на укусы, что они ему были, когда он, наконец, свободен, наконец, снова среди своих, где ему почти нечего бояться. Почти, и даже, быть может, меньше, чем его друзьям – ведь он был помечен толпой – и помеченного, она отпустила его на все четыре стороны.