– Город уже был восстановлен?
– Город начали восстанавливать, как только блокаду сняли. Все разом за это взялись. Тогда у нас был другой народ, такого народа уже никогда не будет, к великому сожалению.
– Вы когда вернулись в Ленинград, пошли в школу?
– Я еще в Сибири пошла в первый класс, но наступили морозы, а ходить было не в чем, обуви-то не было… Так что там я школу бросила. Под Нальчиком опять пошла учиться, потому что там мягкий снег был и я ходила босиком. Когда вернулись в Ленинград, поступила в 4-й подростковый класс в 204-й школе на Халтурина. Закончила его и пошла в обувное ПТУ на Союза Печатников, дом 9. Мы четыре часа учились, четыре работали.
– Вы что-то знали о казни немцев на площади Калинина?
– Знала, но мы на нее не ходили смотреть.
– Это было добровольное дело?
– Конечно, люди сами шли посмотреть. Это же было отмщение.
– Вам не казалось, что публичное повешение – это слишком?
– Почему слишком? Я до их пор считаю, что миловать убийц – это слишком. Казнить и надо публично.
– Вы в семье блокаду вспоминали?
– Никогда. И про высылку нашу не говорили, и Сталина не ругали. Власть много ошибок сделала, но дыма без огня не бывает. И про блокаду… Я считаю, что надо все-таки освещать патриотизм. А вот сгущать мрачные и панические настроения нельзя.
– А детям и внукам рассказывали?
– Дочке рассказывала, внуку, правнуку. Мне 77 лет, иногда плохо себя чувствую, начну жаловаться, а потом как вспомню свою жизнь, то думаю: «Хвала Аллаху, что жива!»
Лена
Елена Яковлевна Добротворская
– В Карташовке, на даче, это Лужское направление, я жила там с двоюродными младшими братом и сестрой. 22 июня был такой хороший жаркий день, воскресенье. К нам приехали родители. И вот мы идем с купания, такие счастливые, подходим к нашей даче, а у хозяина открыто окно и в нем выставлено радио. Он говорит: «Сейчас будет выступать…» – только я не помню, кто, – Левитан или Молотов? Кто первый был? Но я очень хорошо запомнила, как мама с тетушкой переглянулись и тихо сказали: «Война или Сталин».
– Вы догадывались, что будет война?
– Конечно, все это понимали. Мама сразу поехала обратно в Ленинград. Мы пошли ее провожать на станцию. Туда подъезжали пригородные электрички, из них высыпали счастливые радостные люди, им говорили: «Война» – и вся эта радость мгновенно улетучивалась. Мама уехала, а мы довольно спокойно жили на даче наверное до 20 августа. Однажды купались в карьере, над которым пролетел немецкий самолет. Но мы не очень испугались, может быть потому, что были еще маленькие. К Карташовке подходили немцы. Хозяин говорил: «Не уезжайте, у нас тут картошки много, будем живы». Потом он стал немецким старостой, так что хорошо, что мы все-таки уехали. В Ленинграде я жила сначала у тетушек, а к первому сентября мама взяла меня домой.