– Так вам уже все сообщили! – почти гневно воскликнул император, и его густые брови привычно сошлись к переносице. На лице вновь застыло хмурое выражение, какое словно пропало во время богослужения, когда Полиевкт наблюдал за базилевсом. Тогда Константин выглядел каким-то мечтательным, его лицо казалось одухотворенным, почти нежным.
– Это мое твердое решение, – произнес император, и в голосе его прозвучал металл.
– А если архонтесса не совсем уверена, что готова влиться в лоно нашей святой матери Церкви? – Полиевкт, волнуясь, провел рукой по своей длинной бороде.
– Надеюсь, вы не будете отговаривать ее от столь благого шага, владыка?
– Нет. Я рад, что Эльга готова вступить в купель. Это великое благо как для нее, так и для ее страны. И вы, августейший, как добрый сын Церкви, должны понимать, что, когда обращается в христианство столь почитаемая правительница, есть надежда, что и подданные последуют ее примеру. Значит, мы можем спасти немало заблудших душ, и, когда настанет наш час на суде перед Всевышним и спасение понадобится нам самим, нам будет на что сослаться.
Полиевкт говорил то, что не могло не взволновать Константина. Император был истинно верующим, понимал, как важно своими добрыми делами заслужить прощение за грехи. Именно сейчас он чувствовал, насколько грешен. Ибо то, на что он готов был решиться…
– Я бы хотел оставить госпожу Эльгу подле себя, – с непривычной робостью произнес он. Но все же осмелился добавить: – В качестве моей венчанной супруги!
– Но ведь для этого вам сначала необходимо развестись с августой Еленой, – напомнил патриарх.
– Да, надо, – кивнул Константин, и лицо его вновь помрачнело. – Я уже не могу считать ее своей женой. Она никогда не была особо красивой, но я женился на ней по повелению узурпатора Романа. Это было насильственно, вы должны понимать…
– Но потом вы полюбили Елену, – заметил Полиевкт. – Вы много лет прожили с ней в добром согласии, в мире и благости.
Константин как будто не слышал, лицо его покраснело, взгляд стал блуждающим. Он заговорил так, как будто кто-то выталкивал из него слова, будто его корежило изнутри. Нет, он не может больше жить с Еленой. Он смотрел на нее, когда она спала, и ему едва не стало дурно. Ибо Елена безобразна («Отчего же? – подумал Полиевкт. – Елена для своего возраста выглядит вполне привлекательно».) Но Константин все повторял – безобразна, уродлива, отвратительна. А базилисса должна быть красой и гордостью империи. Недаром же, когда наследник трона собирается вступить в брак, для него со всех концов державы на специальные смотрины свозят первых красавиц Византии. И это закон, это обязательно! Даже сам Константин, когда его сын Роман выбрал Феофано – ее тогда звали Анастасо, – дал согласие на этот брак, ибо Анастасо дивно прекрасна, как и положено супруге правителя ромеев. И вот теперь он сам хочет иметь рядом прекрасную женщину… императрицу, гордость империи! И он будет на этом настаивать! А Елена… Она уже свое отцарствовала. Ее надо постричь в монахини, отправить в одну из отдаленных обителей.