Много лет минуло с того дня. Мало осталось в живых матерей в черных платках…
Недавно навестил мать моего друга. Нашел ее во дворе. Вокруг кипело строительство. Только ее небольшой домик как-то сиротливо все еще стоял между новыми жилыми корпусами. Но и ему суждено было не сегодня завтра уступить место многоэтажным красавцам. Как всегда, я был встречен с радостью, но и с глубоко затаенной болью. Разговаривали о самых разных вещах. Но мысли собеседницы все время возвращались к прошлому. Видно, пришло время поведать кому-нибудь душевную боль. И она начала рассказывать.
— Сразу же в первый день, Девятого Сентября, решили мы отправиться к тем, кто отнял наших детей. Повела нас мать Захария. «Пошли, — говорит, — есть у меня один знакомый жандарм». Собрались и пошли. Знаешь ли, что творилось в душе у каждой из нас? Все люди веселые, радостные, торопятся кто к центру города — встречать советские танки, кто к причалу, где должны были швартоваться советские военные корабли, а мы комкали в руках черные платки, все еще надеясь, что не придется повязывать их на голову.
Медленно встав с низенького стула, она дрожащими, старческими руками сорвала несколько гроздей винограда и протянула их мне на открытых ладонях. В ее движениях было что-то ритуальное. Затем она погладила почерневший от времени ствол виноградной лозы, вновь села и, не глядя мне в глаза, продолжила:
— Сынок мой ее посадил. Было это весной сорок четвертого. Вернулась с работы, а тут смотрю — выкопана большая яма. Вскоре и он вернулся. Ходил за песком и удобрениями. Сначала думала отругать его, но, когда увидела, как он устал, схватила ведра и отправилась за водой. И видишь, какая лоза выросла, словно дерево — буйная, буйная… Он и сам был таким. Скоро и эту лозу выкорчуют. Не думала, что переживу ее, но такая уж, видно, судьба… Наверное, хочешь спросить, почему раньше не рассказывала тебе, как встретила Девятое Сентября? Да просто речь не заходила. Вы же приедете раз в два-три года, проведете митинг, произнесете речи, затем посидите с друзьями в клубе, потанцуете хоро — и вновь разъедетесь. Когда еще ты вот так, как сегодня, сел бы поговорить со мной?
Она была права. Мне нечего было возразить.
— Ну а с тем жандармом мы все-таки встретились. Нашли его дом. Стучали, звали, никто вначале не откликался. Потом все же появилась жена этого человека. «Нет его, — говорит, — и не знаю, когда вернется». Что было делать? Стали уговаривать ее: «Скажи ему, чтобы вышел к нам. Не с плохим пришли. Лишь два слова нам скажет, и оставим его в покое». Но она знай твердит свое — нет его да нет его. Но, видно, он сам не выдержал. Показался в дверях, белый как полотно. Тут уж мы без приглашения вошли в дом. Этот жалкий человечишка быстро пришел в себя. «Живы», — говорит. Сам-то, мол, он в репрессиях не участвовал, но знает из надежных источников. Сегодня вечером, самое позднее завтра, вернутся. Сами, мол, знаете, что все тюрьмы были переполнены, вот их и отвезли в горы. Там их якобы и держали в одной пещере. Поверили. Руки готовы были целовать ему. Да и как было не поверить! Человек улыбается, детьми своими клянется… «Ну и кто там, в пещере? А наши, наши-то с ними ли?» — спрашиваем. «Все там, все двадцать три, — отвечает. — Ждите их вечером на станции. Или… лучше я позвоню в одно место и все узнаю». Собрали денег у кого сколько было с собой, отдали их ему, не считая. Хватило бы, наверное, и на край света дозвониться. Ушли с надеждой, почти с уверенностью, что все худшее уже позади. Только тогда почувствовали Девятое Сентября. Отправились к станции, радостные, возбужденные… Гордились, что и наши дети боролись, чтобы наступил этот светлый день. Вместе со всеми кричали «ура», размахивали черными платками, смеялись и пели. Казалось нам, что никогда мы еще не были так счастливы. Люди останавливались, удивленно смотрели на нас. Но на душе у меня было беспокойно. Продолжали мучить сомнения. Хотелось, конечно, верить этому человеку. Для нас он был как спаситель. Прежде одни говорили, что наши дети убиты, другие, что живы, но неизвестно, где находятся, третьи лишь пожимали плечами. А этот человек уверен! Как не верить ему! Даже трудно было представить, что фашисты смогут так глумиться над нашим горем.