– Что вы думаете о теории Георгия Гачева – о русском Космо-Психо-Логосе?
– Может быть, перекликается. Я очень Гачева любил, Царствие ему Небесное, и никогда не понимал того, что он говорит и пишет. Очень люблю у него «Исповедь», мне очень нравятся его записи о семье, о мифе, мне очень нравится все, что он делал, но не могу сказать, что я это хоть в какой-то степени понимаю. А ужасное слово «психо-логос» вообще наводит меня на какие-то отдаленные и не совсем приличные ассоциации. То есть, очень его любя, я мыслю совершенно в другой традиции. Лермонтов близок русскому космизму в одном отношении, отношении не очень приятном, в плане некоторой, страшно сказать, имморальности. Потому что традиционные моральные категории и для Лермонтова, и для космистов значат очень мало. Но в Лермонтове есть детская тоска по этому поводу, а в космистах уже нет, именно поэтому с ними холодновато. Я думаю, что идеи Федорова Лермонтова бы очень распотешили. Я думаю, что ему весело бы сделалось от чтения этого безумца. Я думаю, что идеи русских космистов в целом, как и любая другая философия, ничего бы у него не вызвали, кроме насмешки. Тем не менее, некоторое сходство здесь, безусловно, есть, как одна гора похожа на другую гору. Наверно, так. Именно потому, что на них очень мало растительности. То есть, как одно облако похоже на другое облако. В том смысле, что они оба не чернозем.
– Известно ли что-либо о влиянии Баратынского?
– Здесь странная история. Бродский как раз Баратынскому наследует в огромной степени. Традиция Баратынского чужда Лермонтову – хотя бы уже потому, что традиция Баратынского холодноватая, рассудочная. И жизнь Баратынского, хотя и омраченная преступлением, клеймом, страданием, любовью несчастной, непризнанием, – это все-таки жизнь прохладная, жизнь размеренная по сравнению с лермонтовской постоянной благотворной бурей, в которой закаляется дух. Я думаю, они были друг другу онтологически враждебны. А о взаимных отношениях мне ничего не известно. Это мало кому известно. Во-первых, Баратынский большую часть времени проводил вне Петербурга: либо за границей, либо в имении. Баратынский вообще был человек чрезвычайно замкнутый и одинокий. Лермонтов с литераторами знаком был очень мало. Единственная встреча с Гоголем, дружба с Жуковским и неслучившаяся встреча с Пушкиным, как и положено Савлу, при Христе – Павлу. Поэтому я думаю, что и отношений никаких бы быть не могло, не говоря уже о том, что Лермонтов очень любил производить на людей плохое впечатление. Даже с Белинским поначалу он умудрился поссориться и разговорился с ним только потому, что ему деваться было некуда, он отсиживал гауптвахту за дуэль с Барантом, к нему туда пришел Белинский, волей-неволей ему пришлось разговориться. Иначе бы он ему просто нахамил по обыкновению. А еще, зная характер обоих, оба нахамили бы друг другу.