— Ты проклятая, — выпалила она и, когда ребята посмотрели на нее, а потом перевели взгляды на меня, повторила это громче.
В глазах собравшихся читался страх, я видела, как все они смотрят на нее, как она двигает губами. Я поняла, что им очень интересно, что же со мной случилось, и они все поверили ей. Когда к ней поворачивались и начинали слушать, Кирста просто сияла.
Хуже всего было то, что даже я сама считала, что она права. Я чувствовала себя проклятой.
Я знала, что со мной что-то не так. Наверное, то, что я видела той ночью, каким-то образом сделало это со мной. Оно забрало моих родителей, а теперь на мое лицо ниспадала кроваво-красная прядь волос. Я убрала ее за ухо, вспомнив сверкающие и бесчеловечные серебристые вспышки.
Надо было узнать, что же убило моих родителей, оставив меня одну — непохожую на других, сломленную и потерянную.
Теперь на мне была еще и эта метка.
Я направилась в туалет и встала перед раковиной, глядя на волосы. Вошли какие-то девчонки, посмотрели на меня и отвернулись.
Проклятая.
Я как-то прожила этот день, а потом, на уроке рисования, увидела вчерашнего новенького, Бена.
Когда я вошла, его мольберт стоял прямо рядом с моим. Я не слышала, чтобы о нем кто-то что-то говорил, потому что со мной вообще никто не общался, но я заметила, как смотрят на него девчонки.
Он по-прежнему был обут в мокасины, чем отличался от всех остальных ребят, но все равно с него не сводили глаз. На его ногах эта обувь смотрелась естественно, хотя кто угодно другой выглядел бы в ней глупо.
Сам он пристально смотрел на чистый лист бумаги на своем мольберте. Но когда я направилась к нему, он повернулся ко мне, и его руки сжались в кулаки.
Значит, он обо мне слышал.
Когда я прошла мимо него, он весь напрягся, и я поняла, что он уже знает все и видит во мне то же самое, что и все остальные: девчонку, чьих родителей убили, девчонку, которая ничего не помнит, несмотря на то что ее нашли прямо рядом с их телами.
Девчонку с кровавыми волосами.
Он двинулся от меня, направляясь в другой конец класса, к самому дальнему от меня мольберту, но учительница сказала: «Так, приступим», все взялись за дело, и он остановился.
И посмотрел на меня.
Он посмотрел на меня, и на миг мне показалось, что он просто не мог не посмотреть. Будто ему хотелось этого.
Но потом отвернулся, поджав губы.
— Ты их любила, — сказал он тихо и мягко. С грустью. Голос у него тоже был красивым, такой же красивый, как он сам.
— Да, — ответила я, каким-то образом поняв, что он имел в виду моих родителей, и сильно удивившись тому, что он вообще со мной заговорил. И тому, как это прозвучало.