— Почему ты захотел его?
Я надеваю второй ботинок и поднимаю свой взгляд на нее.
— Мне нравится время от времени бывать там.
Ее лицо искажает беспокойство, а в глазах плещется потрясение.
— Что ты там делаешь?
Я снова хочу солгать. Я могу соврать, что трахаю там женщин, прямо в постели Матери. Могу сказать, что хожу туда поститься и молиться. Могу сказать, что езжу туда, чтобы поспать в ее спальне. Она видела мой клуб — он выглядит, как дом Матери. Леа, должно быть, уже считает меня ненормальным. И это будет еще одним доказательством, переломным.
Завязывая второй ботинок, я хмурюсь:
— Уверена, что хочешь знать?
— Да? — ее рот слегка приоткрыт, голова опущена, и она продолжает пялится на меня застывшим взглядом.
Закончив со шнурками, я поднимаюсь в полный рост. Для меня странно обнаружить, что я почти на фут выше, чем она. Я не знал этого. Я на пальцах могу сосчитать время, проведенное лицом к лицу с Леа.
Мой пульс учащается, когда я смотрю ей в лицо. Ее губы... я хочу провести по ним пальцем.
— Этот дом принадлежит мне, — в конце концов, я был там дольше, чем где-либо еще. На целых два года дольше, чем ее следующая пленница, девушка, которую она именовала Белоснежкой. — Ты ведь не знаешь, кто я, Леа? Я имею в виду, кто настоящий я? Неужели СМИ ничего не выяснили? Ты когда-нибудь пыталась сложить все кусочки вместе?
Она не пыталась. Я знал это. Если бы она пыталась, сейчас у нас был бы совершенно другой разговор. Она бы не подписалась на секс со мной, это уж точно.
Во мне возникла потребность упрекнуть ее в этом. Хочется подчеркнуть, насколько мало она меня знает. Заставить ее почувствовать себя глупой. Возможно, даже слегка напугать.
Она качает головой. Она определенно проявляет заинтересованность.
— Ты сказал, что тебя зовут Лукас.
Это было ошибкой. Ей не нужно знать, кто я. В этом отсутствует всякий смысл. Но зато заложена бомба, которую я могу взорвать в любой момент, чтоб обезоружить Леа.
— Я был там пять лет. Первые два года, только я, наедине с Матерью. В моем сознании это место — мой дом.
Я смотрю, как ее челюсть буквально отваливается.
— Ты... ты был там сколько лет???
— Пять.
Она пытается осознать сказанное.
— Пять лет? — пищит она.
Я медленно киваю.
— Но ты сказал мне...
— Нет, это не так, — она собирается сказать, что я упоминал ей про два или три года до ее появления в доме, но это неправда. Я всегда выражался размыто, и Леа даже не могла предположить, что я был там настолько долго. Мне было четырнадцать, когда Мать забрала меня из госпиталя и несколько месяцев мне оставалось до восемнадцати, когда я встретил Леа.