«Что ему надо, что пристает? — раздраженно подумал Алеша. — Так и пышет злостью».
Когда Алеша вошел в избу, Гаркуша в одной нижней рубашке сидел мрачный и, яростно орудуя иглой, подшивал к гимнастерке чистый подворотничок. Над ним, то вскидывая, то опуская изломанные брови, стоял Чалый и начальнически строго повторял:
— Подворотнички чтоб чистые были. Пуговицы все, как одна, на месте. И ни одной дырки на обмундировании.
Чалый отвернулся от Гаркуши и, взглянув на Алешины сапоги, отрывисто бросил:
— Вычистить, чтоб сверкали! Щетка и мазь вон там, около моего вещмешка.
— Бачилы? — когда Чалый вышел из хаты, кивнул Гаркуша Алеше и Ашоту. — Тоже мне начальство выискалось! Ну, будь бы сержант. А то ефрейторишко, такой же, як и я, солдат сермяжный.
— А командует! — Со злости он оборвал нитку, плюнул, рванул не полностью пришитый подворотничок, схватил новую нитку и, никак не попадая в игольное ушко, еще озлобленнее продолжал: — Ну, будь бы там моряк, або танкист, летчик, ну артиллерист на крайность. А то ж пехота лаптежная, а задается тоже!
Возможно, Гаркуша буйствовал бы еще не один час, но в избу вместе с Чалым вошел Козырев и, окинув всех взглядом добрых глаз, весело спросил:
— Как, хлопцы, спалось на новом месте?
— Як у той тещи, що зятька любимого принимав! — так же весело ответил вдруг преобразившийся Гаркуша. — Нам бы вареников чугунок та кусок кабанчика килограммчиков на пять!
— Как это говорят украинцы: «Був бы я царь, ее бы сало з салом и спал на мягком сене», — рассмеялся Козырев.
— Ни! Зовсим не так, — буйно встряхивая головой, возразил Гаркуша. — «Був бы я царь, ее бы галушки та вареники, запивал горилкой та валявся б на перине, як тот вельможа, що проспав усе царство небесное».
— И в грязных подворотничках ходил, — едко вставил Чалый.
— Та яки же пидворотнички у вельможи?! — ничуть не смутился Гаркуша. — Це ж тильки нам, бедолагам солдатам, придумали пидворотнички. А вельможи шарфами пуховыми шеи заматывали. Та не простыми, а лебяжьими, из-под пуза белых лебедив. О це як!
Строгое, полное напыщенной серьезности лицо Гаркуши, его ставшие совсем наивными желтоватые глаза и особенно смесь русского и украинского говора были так комичны, что только присутствие Козырева удерживало Алешу и Ашота от смеха. Даже все время суровый Чалый не выдержал командирского тона и улыбнулся не то укоризненно, не то одобряюще.
— Ну ладно, пух так пух, лебяжий так лебяжий, — давясь от смеха, сказал Козырев. — Кончайте сборы и на завтрак!
Когда Алеша вышел из сарая, приспособленного под столовую, к нему подошел белобрысый парень с веснушчатым лицом и, весело улыбаясь, протянул ему руку.