— Ух, кавказская кровь разгулялась! — с неизменной усмешкой сказал Гаркуша. — Не подходы — зарэжу!..
— Разговоры! — оборвал Чалый.
Еще трижды бежал и возвращался Ашот, с каждым разом действуя все увереннее и спокойнее.
— Молодец! Молодец! — подбадривал его Чалый. — Еще быстрее отползай и пулей вскакивай. Тогда ни один фашист тебя не достанет!
Последним бежал Гаркуша и, к удивлению Алеши, так бежал, что Чалый еще при первой попытке одобрительно сказал:
— Сразу видно, что наслушался, как пульки над головой цвенькают!
Самодовольно улыбаясь, Гаркуша стал в строй и, опять толкнув Алешу локтем, прошептал:
— От тебе и курсы пулеметные!
Усталый и злой, боясь взглянуть на людей, возвращался Алеша с занятий. В голове складывались и мелькали десятки мыслей, ни одна из них не была радостной. Проголодавшись за полдня, он с трудом съел обед и, когда расчет вернулся в свою хату, тайком вышел на улицу.
На землю уже легли длинные тени, и в воздухе заметно похолодало. Из низины за деревней, где протекал ручеек, тянуло сыростью и прелью старых водорослей. От этого хорошо знакомого и волнующего запаха ранней весны у Алеши сладко защемило в груди. Память сразу же вернула его в родное Подмосковье, на берег Оки, где сейчас точно так же пахнет водорослями и подсушивает землю легкий морозец. Неторопливо и привольно, заливая пойменные луга и низинный лес, плывут помутневшие воды. В деревне тихо в эти часы, спокойно. Работа в колхозе закончилась, и люди расходятся по своим избам. Мать кормит корову, Костя и Сенька сидят за уроками, а Любаша, подражая им, старательно выводит каракули в своей дочерна исчерканной тетрадке. Все они дома, все спокойны, и только отец и он, Алеша, далеко-далеко от родной Оки, в чужих краях, на военной службе. Вспомнив отца, Алеша глубоко вздохнул. Скоро два года, как не виделись они. В памяти Алеши отец оставался все таким же, каким видел он его во второй день войны на вокзале в Серпухове — молчаливым, сосредоточенным, о чем-то неторопливо говорившим с залитой слезами матерью. В армии Алеша получил от отца всего лишь одно письмо. Отец ничего не писал прямо, но Алеша, читая между строк, понимал, что он тревожится не только за его жизнь, но и за его службу, за его боевые дела и страстно хочет, чтобы его старший сын был настоящим воином.
«Настоящим воином! — прошептал Алеша. — А я? Какой же я воин? Даже перебегать не умею!»
От этой мысли Алеше стало горько и тоскливо. Он присел на березовый обрубок и по-стариковски опустил голову на руки.
— О чем грустишь, Алеша? — услышал он веселый голос Саши Василькова.