Таким образом, в тело, похожее на тело апостола Левия Матвея, который занял освободившееся от Иуды Искариота двенадцатое место в 63 год в девятый день августа после побития его камнями в Иерусалиме, – в тело Джан Ши, лежащее возле голбца[9] русской печки, прямо на полу, под горнушками, в которых торчали Гордовы и Борисовы оленьи расшитые рукавицы, вернется новый, утоленный дух Джан Ши, будущего преданного друга Емели, по воле и силе Медведко побывавший в родных местах.
А Емеля стоял, прислонясь к корявому, теплому, по сравнению со снегом, стволу дуба, его сегодняшнего верного друга, и на него наваливалась скука, которую он испытывал каждую осень перед тем, как залечь в берлогу и там стать спящим, которому дано проснуться.
Невидимо все Медведко в Емеле, на глазах Джан Ши рассыпанные в своей пестроте, разновеликости и мелькании, юркнули в одного большого, лохматого, звероподобного верхнего Медведко, который медленно подошел к Деду, заглянул в его глаза. Глаза открылись, отразили лицо Емели выпуклым и красным и погасли, перестав видеть жизнь.
Медведко стащил Джан Ши с окровавленной шерсти Деда и, обхватив Деда руками, заплакал, скорее даже завыл, длинно, тихо и безнадежно, как когда-то выли Велесовы внуки – братья Рус, Варяг и Словен, любившие войну больше земли и неба, в доме своем в Бел граде над телом отца их Трояна, что был ростом огромен, как Дед, и лохмат, как Дед, и силой как Дед, и рыком и зыком как Дед, когда вел дружину свою в мечи на врази, а в день 24 месяца марта, в год 621-й – ночью, во сне, был зарезан в четыре ножа смердов по слову срединного сына своего окаянного Кия, когда и Рус, и Варяг, и Словен ходили на лодьях в греки.
Так же плакал бы в ближайший год и стоящий сейчас напротив Медведко князь Борис над отцом своим Владимиром, по смерти его в городе Киеве, если бы не Святополк, брат Бориса, в четыре ножа зарезавший Бориса (и один нож будет Торчина, а второй – Путьши), что сейчас стоят по правую руку от Бориса и смотрят на Медведко, и рука каждого тянется к поясу, на котором висят мечи, острием своим погруженные в наст. Ибо у Торчина меч нормален, да сам Торчин мал, а у Путьши – сам нормален, да меч излишен, не по росту велик, чужой это меч, снял его Путьша с убитого грека.
А Медведко не видит ни князя Бориса, ни венгра Гергия, которому Путьша отрежет голову, чтобы снять с шеи золотую гривну, которая сверкала сейчас под лучами мартовского утреннего солнца. Не видел ни Дана, ни Бориса, ни Путьши, ни Гергия, ибо уже шла новая жизнь, которую Медведко начинал жить без последнего кровного отца. Хотя, конечно же, Горд, его жертвенный отец, уже узнал Емелю по шраму на левом плече и, наклонившись к князю Борису, объяснил князю, что Медведко – пропавший Волосов сын, а значит, и его, Горда, сын тоже. И Горд берется сделать из него воина, который силой своей украсит дружину князя.