А навстречу им другой поток, не поймешь, откуда течет, куда путь держит…
Вон Иов меч поднял, меч поднял, крадется по каналу в Иерусалим, и иевусеи бегут с воинами Давидовыми, путаются, сшибаются, на мечи римские налетают, а пока пожаром горит Соломонов храм, пока кровь течет, в Патриарший пруд рекой льется. И Патриарший пруд в красном разливе краше пруда Соломонова стал.
А вот и Соломон. Сам Соломон в Яффе на берегу моря стоит, встречает дерево кипарисовое да кедровое. А уж и Адонирам с Ханами и Хирам то древо на гору волокут, как будто не рядом кровь льется, не рядом стоны стоят, не рядом пожар огнем и дымом по горе стелется.
А дым ветер гонит, и на холме Офел стены растут, вот и вечный огонь в жертвеннике всесожжения с пожаром от стен храма Соломонова переплетается. И греется вода в «медном море», что на двенадцати медных волах стоит, три из них, как и дома Москвы времени Леты, на север смотрят, три – на юг, три – на восток и три – на запад, двенадцать месяцев в году, двенадцать колен израилевых, двенадцать волов землю держат. А храм из пожара растет, и огня все меньше становится, и виден он из пламени, как солнце из тучи.
Тридцать и один метр длиной, десять и еще половина метра шириной: а Велесов – таков же, но в Москве к нему крест-накрест стоит внутри стен притвор, главный зал и святое место, где ковчег Завета стоит, стены и потолок кедрового дерева, паркет кипарисовыми запахами пахнет, как иконы резные в Сергиевом Посаде, кругом панели, а на них херувимы золотом блестят, пальмы и цветы с солнцем встречаются, а недалеко с горы видно, как воины Тита с Навуходоносором жрецов и первосвященников огнем жгут, мечом колют. Но пока халиф Омар женщин на копье поднимает, пока Антиох Эпифан и Юлий Север детей и стариков в Патриаршем пруду топят, Ниневея стены Иерусалима восстанавливает.
Тут и жрецы, и дети, женщины, старики по камешку стенку кладут, а половина Иерусалима их сторожит, самаритяне да амониты недалеко от стен стоят и смотрят, как стены растут, как город строится, как город горит.
Вот Емеля воду несет из Патриаршего пруда, чтобы в городе, на который три тысячелетия с огнем и мечом течет мир, найти старика, дать ему глоток, чтобы он глаза открыл, найти ребенка и омыть лицо его, дымом и кровью одетое, найти дочь сестры – матери его и сказать ей:
– Вот вода, пойдем, найдем дочь твою и дадим ей глоток воды, ибо нет у меня больше ничего, ни хлеба, ни меча, ни защиты. Вот глоток в сосуде моем, все выпили воины, все выпили человеки, и остался глоток, возьми его, потому что хочу успеть напоить тебя, сестра моя, последней каплей, прежде чем вспыхнут стены и последние храмы, испарятся пруды, и пруд Вивезда, и пруд Соломона, и пруд Патриарший, и уйдет их вода к небу, как ушла в Нагасаки, когда упал с неба огонь и поразил город.