От морализаторского сервиса академик пришел в бешенство. «Этажерка» не сдвинулась с места.
— Я уйду, Юрий Михайлович, — вдруг тихо сказала Ольга. — Спокойной ночи.
Не дождавшись ответа, она прошла мимо «этажерки».
— Ишь, постыдилась бы. С чего жизнь начинаешь? — не упустила случая сказать свое слово та.
На пороге Ольга почему-то оглянулась, и с удивлением увидела, как Юрий Михайлович сует в руку незваной гостье пятидесятирублевую бумажку.
Девушке стало противно и обидно. Она вдруг почувствовала себя униженной, на самом деле предназначенной для обслуживания мужчин, имеющих над ней какую-то власть. Во всяком случае, она поняла, что ее воспринимают именно так. И прежде всего — сами мужчины. Это было омерзительно, но не удивительно. Даже традиционно.
Она поднялась в свой двухместный номер. Соседка, командировочная из Караганды, уже спала.
Ольга прошмыгнула в ванную. На сердце было тяжело от осознания надолго выделенной для нее роли, и приняв которую, и отказавшись, возможно было испытывать только отрицательные эмоции.
Девушка сняла коричневую бархатную юбку, расстегнула блузку персикового цвета, изящно украшенную в тон кружевом.
И вдруг ее мысли поплыли в диаметрально противоположную сторону. Ольга ощутила, что обнаженная, с распущенными волосами, живописно прикрывающими плечи и грудь, она намного привлекательнее, чем в какой бы то ни было одежде.
Дух древнегреческой гетеры, незримо обитающий в каждой земной женщине, неожиданно пробудился в ней, сделав жесты еще соблазнительнее, а улыбку привлекательнее.
Она стояла на холодном кафельном полу, но босые ноги, казалось, не ощущали холода. В странном возбуждении Ольга любовалась собственным телом.
Линия талии плавно и округло переходила в линию бедра, словно позаимствовав этот изгиб у античной лиры. Плоскому животу с упругими мышцами могли бы позавидовать даже «рекламные» девочки.
Ольга рассматривала себя почти заинтересованно, словно приценивалась, как будто пыталась осознать, чем же она владеет на самом деле. Так, наверное, смотрел царь Кашей на свои богатства и пересчитывал их, словно оживлял каждую монетку.
«Там царь Кащей над златом чахнет», — пришла на память строчка.
И осталась одним словом: «чахнет».
Она, Ольга, чахнет, как растение, политое ядом. Она чахнет, все еще не изжив из себя отраву той большой, но бессмысленной любви, странно и бесповоротно обернувшейся изменой.
Взгляд девушки упал на лифчик и трусики скомканные, измятые, они валялись на полу словно опавшие лепестки.
И вдруг Ольга поняла, что преображение нужно было начинать не с приобретения зонтика и шляпы, а с покупки нового белья.