— Тут вот в чем дело. У Пономаревой огнестрельное ранение, начальство результат требует, а мне пока сказать нечего. Вы не знаете, кому она так могла помешать?
— Понятия не имею, — сказал Илья, — мы вообще-то расстались с ней полгода назад. А тут она позвонила, попросила приехать, поговорить.
Он врал напропалую, и сам верил в свое вранье, как и Кравцов, что слушал внимательно и не перебивая, но то и дело что-то писал в своем бланке, неуклюже держал авторучку левой рукой.
— Я приехал, кабинет закрыт, она кричит из-за двери «мне плохо!», я дверь сломал, а она там… одна, на полу лежит. Я «Скорую» вызвал, они быстро приехали. Все.
Илья честными глазами смотрел на полицейского, тот еще минуты две возил ручкой по бланку и молчал, а Илья гадал, что лейтенанту известно о других подвигах Серегина-младшего и что полицаям рассказал Артемьев, если вообще имел с ними дело. Но тогда пришлось бы не только Илью сдавать, но и свое участие осветить, со всеми подробностями, чего эсбээшник всячески должен избегать. Так и оказалось — Кравцов исписал лист до конца, перевернул и оторвался от него, посмотрел на Илью.
— Жалко, — сказал он, — вы мне ничего нового не сказали. Угрожал ей кто-нибудь? Письма там, звонки, личные встречи?
— Нет, нет, — отрицал все Илья, потом спохватился и добавил:
— Но я ее полгода не видел, так что всякое могло случиться. Вы кого-нибудь другого спросите.
— Спросим, — не очень уверенно сказал лейтенант и добавил: — Кстати, мы нашли того, кто в нее стрелял. Он упал с крыши дома напротив, с козырька, там и винтовку с оптическим прицелом нашли.
— Вот это да, — старательно удивился Илья, — бывает же. И насмерть разбился, какая досада… Он бы мог много чего вам рассказать…
— Не насмерть, — сказал Кравцов, — но дела у него плохи. Врачи говорят, что он позвоночник сломал и сам ходить не сможет, даже в туалет. Говорить, кстати, тоже разучился из-за частичной парализации, но личность его мы установили, он по нашим базам несколько лет назад проходил, да еще и на учете у психиатра состоял.
Илья смотрел в окно на почти облетевшие ветки клена, Кравцов снова шуршал своими бумагами. Выжил, значит, ангелочек-то наш, но грянулся о земельку грешную всеми костями и сломал себе хребет. Да так удачно, что и в сортир без посторонней помощи теперь сходить не сможет, но что с того? Макса-то нет, Лера в реанимации. Мелькнула вовсе уж дикая мысль — навестить этого ангела в палате и покончить с ним раз и навсегда, если понадобится — кол осиновый в грудь забить, чтоб наверняка и гарантированно, но как мелькнула, так и пропала. Черт с ним, пусть живет овощем до конца дней, рассудок у него, надо думать, не отшибло, так что нормально, бог так решил, а кто он такой, чтобы с богом спорить?