— Раздвинь ножки, ну же, не зажимайся, так будет лучше, — причитал он мне в ухо.
Он долго возился, пыхтел и сипел. Мне стало страшно, я не выдержала и закрыла глаза.
— Смотреть, — громким шёпотом прошипел он, — кому сказал… смотреть…
Я снова открыла глаза, из которых полились слёзы. Сначала от страха. Потом от боли. Казалось, кто-то разрывает меня на две части. Во мне что-то хрустнуло, будто в коридоре хлопнули дверью. Дядька приподнялся, я почувствовала облегчение.
— Вот видишь, как… быстро… и хорошо… — бурчал он, застёгивая брюки.
Я лежала на белой простыне и чувствовала, как подо мной расползается горячая липкая влага. Дядька увидел кровь, и недовольно сказал:
— Надо же, как напачкала. Иди, помойся. А простыню выброси в ведро, я вынесу на помойку. И смотри, скажешь отцу, завтра выдеру, встать не сможешь.
С тех пор я жила в страхе. В безумном страхе ожидания, когда мучитель явится ко мне снова. Он приходил не очень часто и был у меня недолго. Но то, что он делал со мной, казалось иезуитской пыткой. После его визитов, я чувствовала себя раздавленной, тело ныло и иногда на следующий день я не могла встать с кровати. Папа, занятый своими делами, не замечал того, что происходило с дочерью. Наш контакт ограничивался одним вопросом.
— Как дела? — спрашивал он, в те крайне редкие моменты, когда мы пересекались с ним на кухне.
Еще реже он спрашивал:
— Школу не пропускаешь?
Но ответа он не ждал. Даже если я начинала что-то говорить, не обращая внимания, он брал бутылку из холодильника, или ставил чайник на горелку… Он мог тут же, крикнуть кому-то в комнату:
— Светка, тебе рюмку нести или из горлА будешь?
Я понимала, он меня уже не видит…
Моя жизнь превратилась в ад. Выхода из которого я не находила. Рассказать кому-то в школе, или соседке по дому, что ко мне ночью под одеяло залезает дядька, не приходило в голову. Мне было стыдно… Стыдно за то, что со мной происходило. Хотя я была в этом ничуть не виновата. Всю свою боль я носила в себе.
Но самое страшное случилось, когда я забеременела. Мой мучитель следил за месячными. Он почему-то обожал, когда я кровила и старался не пропускать эти дни. Как-то он спросил:
— А что твои дела? Я же помню, они были последний раз… — он задумался, вспоминая дату.
— Да, их два месяца нет, — подтвердила я.
— Ты не залетела? — спросил он, ничуть не расстроившись. — Ладно, не переживай. У тебя есть я. В беде не оставлю. Скажи дяде Коле «спасибо!» — сказал он и погладил меня по голове.
Весь ужас ситуации был в том, что я ненавидела и боялась этого дядю Колю. Но вместе с тем, я каким-то извращённым чувством тянулась к нему. Он доставлял боль, но вместе с тем, был единственным, кто заботился обо мне и ласкал. Дядя Коля приносил конфеты, гладил меня по руке и, тычась носом в плечо, говорил ласковые слова. В эти минуты я не боялась его, не убегала, а прилипала к нему своим детским тельцем, ища защиты. Хотя сам он и был тем человеком, от которого мне нужна была эта самая защита. Такой вот парадокс…