– Раньше или позже снимут тебя отовсюду со страшным треском. Или хватит тебя от волнений кондрашка во время проверки из Москвы. Или разобьешься в автомобильной катастрофе.
– Это вряд ли. А твое будущее могу, могу предсказать, Лешенька. Я тебя уничтожу, – обещает голосом ласковым и сдавленным.
– А самая главная твоя беда, Комоген, – это то, что ты меня встретил. Потому что меня учили не дожидаться милостей от природы. И сделаю я сейчас следующее. Врублю регулятор до отказа, чтоб нагрелось тут градусов до ста пятидесяти, скручу ручки за спину, прикрою тебе рот – и подержу, пока не станет на свете одним подлецом меньше. А потом вызову «скорую». И чин-чинарем: злоупотребил коньячком и перепарился, обычное дело.
И говорю я ему это почти всерьез. Встаю в дверях. И ненавижу его с редкой силой, аж жжет.
Есть мнение, что сильное чувство передается, сильное желание исполняется. Не знаю… А только обернулось все немного неожиданно. Потому что привстал Комоген, замахнулся – и вдруг сделался серо-чугунного цвета, крякнул и стал валиться на бок.
Подхватил я его, выволок в предбанник; пульс еле прощупывается, в горле хрип. Высунулся, ору шоферу. Телефон есть – вызываю «скорую».
У них там оч-чень приличная аптечка обнаружилась… М-да… Откачиваю я его, и не могу отделаться от невольной мысли: как же так получается, что сами собой сбылись мои слова, а я его спасаю; парадокс. В аптечке даже ампула строфантина оказалась. Ввел я ему и строфантин в вену, да без толку: давление по нулям, сердце встало[1]. Массирую – не запускается. Ну, прибыла бригада, – отсос, дефибриллятор; поздно.
Вот такой странноватый и символический конец оказался у всей этой истории. Если кто хочет вывести мораль – пожалуйста.
– Помогать надо с разбором, – сказал сын.
– «Я тебя породил, я тебя и убью, – сказал Тарас Бульба», – процитировала дочка.
– Жалко мне того несчастного восьмиклассника, – помолчав, произнесла жена. – Ведь если подумать, мы сами его таким сделали.
Звягин взвесил на ладони синюю папку, открыл латунную дверцу кафельной печи, оставшейся с прежних времен, отодвинул вьюшку.
– Символической истории полагается иметь символический конец, – сказал он и чиркнул спичкой.
В тишине белесое пламя с нежной фиолетовой кромкой облизало картон и загудело, устремляясь в трубу. Звягин взглянул на часы.
– В «Титане» идет «Покаяние», и мы еще успеем на последний сеанс. Обожаю семейные культпоходы в кино, когда Юрка приезжает на каникулы. Есть в этом элемент доброй патриархальности.
Перед сном в постели жена тихо спросила, глядя в темноту: