Ей было лет тридцать пять, и юному Тюшину она казалась старой. Тем более, что относилась она к тому типу женщин, которые до пожилого возраста канают под девочку: кудряшки более рыжие и упругие, щечки более нарумяненные, а глазки более накрашенные, чем следовало бы. Плюс вечная радостная улыбка, даже во время неприятных разговоров с начальством при спихивании очередного производственного задания. Плюс интеллект на уровне советской эстрадной певицы. Короче, Тюшина она всегда раздражала, а как ее звали, он не вспомнил ни во сне, ни уже проснувшись. Хотя неординарная ее фамилия в памяти все же всплыла – Дырец. Он еще в свое время иронически размышлял, не является ли она потомком именитого французского рода де Рец (относился к нему, например, и легендарный злодей Жиль де Рец, маршал Франции и прообраз Синей Бороды).
И тут, в темной квартире, праправнучка Синей Бороды поспешно раздевала Тюшина, и ему это было удивительно и сладко. «Как же я раньше не понял – это любовь! – пронзило его. – Да, несомненно, любовь!..» Между тем ее суетливость несколько настораживала, и, как всегда бывает в снах, дурные предчувствия не обманули. Не закончив дела, прервав торопливый жаркий шепот, она внезапно кинулась открывать входную дверь.
– Кому ты открываешь?! – вскричал Тюшин.
– Это идут свет чинить, – отговорилась Дырец, открыла дверь и после этого пропала насовсем.
Вместе с хлынувшим из коридора светом в квартире появилась странная разношерстная компания.
Первым вошел молодой человек в железнодорожной фуражке и, по возможности пряча взгляд, сразу же начал возиться с электросчетчиком. При этом Тюшин ясно почувствовал, что интересует путейца вовсе не счетчик и не электричество как таковое, а он, Тюшин. Свет тем не менее зажегся.
Следом появилась полная старушка с добрым широким лицом, в переднике, и, взглянув искоса на Тюшина, заняла место у плиты. Тут надо заметить, что квартира к этому моменту трансформировалась и обрела вид безразмерной коммунальной кухни с огромной кирпичной плитой, покрытой толстыми листами чугуна, – с множеством заслонок, вьюшек, еще каких-то дверок неизвестного назначения. Плита топилась, и старушка с ходу начала на ней шуровать, гремя кухонной утварью. Напрягшись, Тюшин даже во сне определил, что плита эта – видение из его раннего детства на Дровяной улице.
Тем временем на дощатом крашеном полу кухни возник ползающий голозадый младенец. Приглядевшись, Тюшин с содроганием обнаружил, что ребенок старается изловить розовую лягушечку с потрескавшейся сухой кожей, которая пытается спрятаться, судорожно зарываясь в кучки мусора, там и сям разбросанные по полу. Старуха, будто прочитав мысли Тюшина, бросила через плечо от плиты: