– Нет. И я до сих пор ломаю голову. Тот, кто это сделал, прямо-таки растворился в воздухе! Ведь он не выходил из двери гримерной – я точно знаю, – а в комнате его тоже не было. Тогда где же он был? Вот что мне бы хотелось знать.
– Вопрос по существу, – согласился Холмс. – И я приложу все усилия, чтобы на него ответить. А теперь поговорим о самой мадемуазель Россиньоль. Она француженка, не так ли?
– Француженка? – Бэджер презрительно фыркнул. – Да в ней ровным счетом нет ничего французского – разве что духи, которым она обрызгивает себя с головы до ног. Урожденная Лиззи Биггс – вот кто она такая. Родом из Бермондси. А уж гонору! Фу-ты ну-ты! Таких, как я, и за людей не считала. А чем это ей было так уж гордиться? Я ее знал, сэр, как облупленную. Из моей маленькой каморки мне все видать.
И он весьма многозначительно подмигнул, недвусмысленно намекая на некоторые весьма прозрачные обстоятельства.
Мне было больно сидеть там и молча слушать, как этот несносный Бэджер развенчивает мадемуазель Россиньоль, не оставляя камня на камне от ее женского достоинства.
Холмс подошел к этой деликатной теме с осторожностью.
– Как я понимаю, Бэджер, – сказал он, – вы имеете в виду джентльменов, которые пользовались ее расположением?
– Коли вы желаете так выразиться, сэр. Но я бы вряд ли употребил слово «джентльмены».
– Между прочим, не входил ли в это число кто-нибудь из тех артистов, что выступали сегодня?
– Вы лучше спросите, кто туда не входил. Она развлекалась со всеми по очереди.
– Со всеми?! – вскричал я, не в силах больше молчать.
Бэджер многозначительно взглянул в мою сторону:
– С каждым из них, сэр. Ни одного не пропустила, если вы меня понимаете.
– Спасибо, Бэджер, – остановил его Холмс. – Думаю, мы с доктором Уотсоном слышали достаточно.
Когда Бэджер дотронулся до своей шапки и, шаркая, вышел из комнаты, а Холмс посмотрел на меня с обеспокоенным видом:
– Мне так жаль, старина. Эти откровенные высказывания, определенно, вас расстроили. Всегда неприятно обнаружить, что ваш кумир недостоин восхищения.
Меня глубоко тронули его слова. Хотя временами Холмс бывал эгоистичным и невнимательным, именно в такие минуты, когда он проявлял доброту и заботу, я понимал, какой у меня верный друг.
Мне помешало ответить прибытие записки от мистера Мерривика, сообщавшей, что в эту минуту в здание входит инспектор Скотленд-Ярда со своими помощниками. Я испытывал глубокую признательность к тому, кто нас прервал: на сердце было до того тяжело, что я не мог говорить.
К тому времени, как мы вышли из кабинета администратора и добрались до помещения за кулисами, пять офицеров полиции в форме уже сняли мокрые плащи-накидки. Один из них, низенький худой человек в штатском, который, по-видимому, был главным, стоял к нам спиной, поглощенный беседой с мистером Мерривиком.