Как отказать умирающему человеку, пусть он и не походит на умирающего?
Жанна не знала.
Она села на пол и всхлипнула от жалости к себе. Обняла себя и так сидела, показалось — целую вечность, но на белых круглых часах минутная стрелка и не сдвинулась.
Надо взять себя в руки.
Умыться. Переодеться. И притвориться, что все в полном порядке. Притворяться Жанна не очень хорошо умела, но если другие смогут, то и она… Почему нет?
Из душа она вышла, почти успокоившись, убедив себя, что то происшествие — случайность, чья-то злая шутка, которая не повторится, хотя бы потому, что Жанна не позволит ее повторить.
На стеклянном столике, на белой салфетке, раскинув черные крылья, лежала птица, огромная, некрасивая.
Мертвая.
Жанна сделала глубокий вдох, чтобы не закричать. И выдохнула. Закрыла глаза. Открыла. Птица никуда не исчезла.
Из раззявленного клюва ее выглядывал клок бумаги.
Наверное, ничего не следовало трогать, и в ином случае Жанна в жизни не прикоснулась бы к дохлой птице, но сейчас она не могла отвести взгляда от этой бумаги. И руку протянула, зацепила за уголок, стараясь не прикоснуться к птице. Трубочка выскользнула, развернулась. Белый лист и крупные фиолетовые буквы:
«Убирайся. А то пожалеешь».
После отъезда Жанны жизнь в замке Машекуль вернулась в прежнее свое полусонное русло. Пожалуй, помимо самого Жиля, никто не ощутил перемен.
Разве что старик.
Теперь он почти все свободное время проводил рядом с Жилем, самолично занявшись его воспитанием. Дед был…
Требователен?
Пожалуй.
Он пребывал в некой странной уверенности, что Жиль должен знать едва ли не все.
Греческий.
Латынь, будто Жиль церковник какой… итальянский, английский… письмо и чтение… манускрипты, которые дед приносил и уносил, давал в руки под строгим присмотром, и Жиль крепко подозревал, что не все из этих самых манускриптов были разрешенными.
Нет, он, конечно, не подозревал деда в чернокнижии, но… неожиданно тот оказался хорошим рассказчиком. Это Жиль понял уже позже, когда нашел в себе силы примириться и с этакими переменами в собственной жизни, и с исчезновением Жанны.
О ней дед заговорил лишь однажды.
— Эта девчонка меченая, — произнес он, раздраженно стукнув тростью по полу. Осень стояла сырая и дождливая, как то в принципе полагается осени. И по замку Машекуль гуляли сквозняки. От них и еще от сырости дедовы кости начинали болеть.
— Кем меченная?
Жиль с преогромным удовольствием отложил Священное Писание, которое, в отличие от иных дедовых манускриптов, было удручающе скучным.
— А вот тут, дорогой, так сразу и не скажешь…