— Все, хватит! Разойдитесь!
Олаф отпрянул и, задыхаясь, припал спиной к холодной стене, пригвождая офицера к месту неподъемно тяжелым взглядом…
— Ханс, ты что делаешь?!
— Разгоняю зверей!
Офицер остался стоять на месте… Искрящий хлыст замер в его, занесенной для удара, руке…
— Ты заарканил меня, как зверя! А теперь тычешь мне в лицо огнем!
Я снова что-то не так сделал… Теперь я разозлил их обоих… Но я хоть переключил их внимание на себя, оторвав друг от друга…
— Не надо было мне беспрерывно про силу зверя орать! Теперь я буду обращаться с вами, как со зверями, когда вы будете оборачиваться зверьми!
Офицер смерил Олафа остывшим взглядом и отключил исходный блок, туша плеть.
— Я не зверь. Я офицер Хантэрхайма. Я не обращаю мощь воина в силу зверя. Мое могущество служит мне, а не я ему.
Глаза Олафа еще полыхают разрядами молний, но я прервал грозу. Его разум трезвеет, напоминая ему, что силы его исчерпаны, что их остаток необходимо сберечь. Ведь после таких сражений он устает до полного бессилия. А он старается до этого не доводить. Олаф только с виду такой лихой — он осторожный… когда им не правит Зверь. Я с облегчением бросил раскаленный прут с опадающей обугленными клочьями догорающей шкурой…
— Олаф, я же сказал, что рабочие хорошо сражаются, когда нужно…
— Верно, хорошо… Нашла коса на камень… Что ж, он станет охотником… Он стоит тех сил, которые я на него потрачу.
Олаф согласился сквозь зубы, но делать ему нечего, кроме как правду признать… Он очень заносчивый, но всегда правду признает — слишком он гордый, чтоб не признать… Как гора с плеч… Слабость сползла к рукам со спины, как холодной водой обдало…
— Как же я рад, что все обошлось, Олаф… Я же думал, что все… Думал, что вы друг друга…
Олаф положил руки мне на плечи, серьезно смотря мне в глаза проясненным взглядом.
— Ханс, такого впредь не произойдет.
— Я надеюсь… Но ты начинаешь все заново… Ты злишься и злишь всех, заставляя сражаться всех — со всем и всеми без разбору… А сражаться нужно только с врагом…
— До тебя никак не доходит, что борьбы с врагом здесь не достаточно.
— Я знаю, что нам приходится сражаться со снежной пустыней и зверями, с охранниками и врагами системы… Но нельзя биться вообще со всем, со всеми, Олаф… Ты все разрушаешь…
— Теперь не все, Ханс. Я все помню, Ханс.
— Ты помнишь все… Но, когда ты становишься Зверем, ты помнишь все не так…
— Я не допущу этого впредь. Теперь Зверь не придет без зова, без нужды.
Я знаю, что никуда этот злой дух не делся и не денется… Просто Олаф будет стараться сдерживать его сильнее… Так уж он устроен — беспрерывно воюет со всем и всеми, постоянно сражаясь с собой… Пока не появился я, у него оставался излишек сил, не истраченных в сражениях с врагом и снежной пустыней… Тогда он рушил, чтоб сражаться с этими разрушениями… Но теперь у него есть я… Я забираю у него эти кошмарные силы вечными бедами, без которых у меня не обходится и дня… А теперь, когда скингеры стали опасней без коррекций системы и нам стало тяжелей охотиться, он из-за меня просто выбивается из сил… Ему тяжело. Я очень рад, что теперь с нами этот офицер, — ведь нет людей совершеннее, чем офицеры… И сейчас мне становится спокойно до отупения… Я с глупой улыбкой смотрю, как капитан подбирает шинель, педантично очищая от пыли и набрасывая на плечи… Он еще не совсем остыл после борьбы, ему еще душно, но красные черты на его щеках гаснут… Сейчас он откроет нам ментальную линию — офицеры же редко вспоминают про голос…