— Но ведь вы можете…
— Я не знаю, могу или нет — эти коды пустили крепкие корни, оплетшие мой разум тюремной решеткой…
— Вы сможете, раз уж это понимаете. Вам нужно только время — так дайте его себе, потерпите уж все это как-нибудь… Я долго терпел, пока разобрался хоть как-то… хоть в чем-то… И теперь — терплю…
Фламмер вскинул на меня пламенеющие глаза, в которых отразились лучи холодного сияния Хантэрхайма… Хоть бы он справился… Хоть бы он не погасил этого упрямого огня, дающего ему силы жить — пусть и среди зверей, среди чудовищ…
Я не будил Олафа всю ночь, зная, что он не станет бушевать, сберегая восстановленные силы для предстоящей охоты. Пробудившись, он ограничится одними проклятьями, насылая их и на незримого тролля, и на холодную вершину, занятую этим каменным стражем… А я уже сообразил, что этот великан вполне разумен и оставит все проклятия без внимания… Еще я понял, что он достаточно терпеливый и дождется нашего ухода… Как бы Олаф не протестовал против его приказа, он просто не способен этого приказа не исполнить — и ему не под силу остаться здесь дольше одной ночи… Мы не можем постоянно жечь энергию наших машин, а сами мы для таких мест никак не предназначены. Я рад, что мы уходим… И я рад, что офицер не проявляет беспокойства из-за того, что уходим мы из одного кошмарного места — в другое, от одного чудовища — к другим. Только до меня пока не дошло — от отчаянной решимости это у него или от полной подавленности… Он кажется очень спокойным, и его глаза горят, но не жаром живого огня, а ровным свечением осветительного прибора… Я таким его еще не видел, поэтому не знаю — хорошо это или плохо.
Офицер объяснил мне, что «защитник» — опасен, но он его — контролирует… Поэтому я снова стал относиться к этой машине настороженно. И эту настороженность важно не растерять в ждущей нас дороге — ведь Олаф теперь и не думает подозревать офицера и не доверять этой машине. С тех пор, как я разубедился в отваге офицера, Олаф наоборот — убедился… Он еще не признал Фламмера командиром, но уже подошел к этому признанию вплотную. Эта охота убедит его полностью, и он будет повиноваться Фламмеру с такой же настойчивостью, с какой сопротивлялся. С заводов Хантэрхайма сходят только такие воины — прямые и жесткие, как клинки. А я сошел с завода человекостроения Штрауба — я могу и сомневаться, ища середину, а не бросаясь в ту или иною сторону, как в бой — без колебаний… Штрауб и Шаттенберг вооружает нас мыслями, когда Хантэрхайм и Ивартэн — оружием.
Размышляя обо всем этом, я и не заметил, что мы спустились к подножью скал, летя на запад под прикрытием протяженного горного отрога, скрывающего нас от неспящих глаз «хранителей» Хантэрхайма…