— Вы первый известный мне охотник, сразивший снежного зверя в сердце одним клинком… одним ударом… насмерть с одного маха…
— Ты считаешь, что это сложно?
— Не просто сложно… Это, считай, невозможно…
Фламмер задумался, безучастно всматриваясь в зияющую на груди зверюги рану, и побледнел… Я сообразил, что он просто не знал, как это сложно, — попасть ножом в сердце снежного зверя… как сложно не промахнуться и пробить грудной хрящ… Он сделал это, намереваясь не подпускать зверя на опасное расстояние, не имея понятия, как это опасно, — подбить зверя и потерять клинок… не положить зверя замертво, а ополчить всю его ненависть против всего живого… Как же Олаф не видит этого?.. Как же он восторгается этим?.. Я не понимаю… Только я начинаю понимать что-то одно, перестаю понимать все остальное… Я понимаю, что все идет не так, но не знаю, что с этим всем делать…
Офицер торопит нас — скоро поблизости пролетит патрульный, и мы пересечемся с ним, если не поспешим уйти… Но Олаф уперся и настоял на срочной обдирки шкур… Он убежден, что шкуры сдирать надо сразу, пока зверюги не промерзнут и пока спустить с них шкуры не станет сложнее… Но этим заниматься мы должны не здесь, а наверху — в снегах… На снегу мех только что убитого скингера обретает белоснежный окрас и даже — искрится… Так что мы крепим к тушам тросы, готовясь к тяжкому труду…
Я свалился в снег, растирая ободранные тросами руки прямо через протертые перчатки… А Олаф полоснул ножом первого зверя, проводя ровные надсечки и с силой сдергивая подрезанные шкуры…
— Ханс! Что разлегся?! Помогай! И вы тоже! Фламмер!
Кровь мертвых зверей потеряла напор и, подмерзая, вытекает вяло… Но мы все в крови… Из глубоких разрезов на нас летят темные и холодные сгустки… Олаф торопится, пятная безупречную до сих пор форму офицера… Но Фламмер молчит, не обращая на это никакого внимания… Он делает все, что только Олаф ни скажет, хоть Олаф и считает командиром его — Фламмера…
«Защитник», все это время стоящий у нас над душой, наставил офицеру в лицо холодные глаза…
— Заканчивайте. Закройте зверей шкурами и засыпьте снегом.
Офицер кивнул головой, накидывая на зверей только что снятые с них шкуры… Я рад, что шкуры снова скрыли их — а то уж очень они без шкур похожи на нас, на людей…
— Пора поворачивать. Нас обнаружат…
И отдышаться даже не успели, а уже двинулись… Обратная дорога оказалась куда тяжелее — устали мы ужасно… Так обычно и бывает — обратно тяжелее… Но приходится поднапрячься, иначе пересечения не миновать… Мы набросили на головы и плечи тяжелые шкуры и бредем, пригибаясь, обернувшись зверями для всех, кто нас видит… Ледяная пыль рассыпается под ногами и поднимается над нами, скрывая нас мерцанием… Нас окутывает и сумрак, клоня ко сну… Холод пробрался в наши легкие и подбирается к разуму, усыпляя его, как и все остальное, как все вокруг…