Груда грохочущего железа обрушилась мне на грудь, вырывая мой разум из непроницаемого мрака, но я не открыл слепленных сном глаз. Шлак, скрежеща заржавленными суставами, склонился над моим ухом и угрожающе зарычал, но глаз я не открыл. Он дохнул мне в лицо сероводородом, но я только отмахнулся, отгоняя его смрадное дыхание к открытому окну. Железные когти лязгнули о мой ошейник и начали настойчиво скрести ключицу, а я отвернулся к стене, утыкаясь лицом в подушку…
— Грабен, вставай! Ты должен встать и идти на службу!
— Еще десять минут…
— Одна, Грабен! И я начну кусать!
Шлак скрипнул тяжелыми челюстями, напоминая, что его пасть полна покореженных и обломанных зубов, но и это не подействовало. Я вяло стукнул едва сжатым кулаком по подушке…
— Укусишь — отправишься на свалку… Место, Шлак… Место…
— Надо же, как страшно! И не думай от меня отделаться такими угрозами!
— Это приказ, Шлак…
Шлак поразмыслил и исполнительно скрипнул хвостом, соскакивая с постели и отправляясь под кровать, к своре подобных ему кошмарных механических «собак». А я постарался отогнать мысли о наступающем утре. Я бы отдал все — только бы оно не настало. Но оно — некорыстно и, следовательно, — неподкупно, что значит, — неотступно и несокрушимо. Утро одержимо убеждением обличать обманную ночь — оно проявляет правду резкими лучами, рассекая ими, как отточенными мечами, призрачные видения мрака. Оно преследует и заключает зыбкие образы тьмы в вечно темных тюремных застенках. Оно регулярно наступает на ночь, занимая позицию всегда правого светоносца, не ведающего неповиновения. И я вынужден с каждым его вторжением вставать, выходить и видеть генерала Сигертра Стага… Каждое утро мне приходится встречать его — человека, с которым мне невыносимо находиться и в одном здании. Его появление в корпусе затмевает даже постоянное присутствие моих подчиненных. Даже общество воистину невыносимого капитана Хэварта Райнхольда мне вытерпеть не так тяжело, как визит генерала Стага, — ученого, поступающегося принципами человека во имя науки.
Торжественный зов к пробуждению заполнил звуком гулкие коридоры, но не заглушил скорые шаги и звонкие голоса — нам приказано приступить к работе раньше положенного времени. Но я еще не пробудился и продолжаю лежать в постели, смотря через окно на серые башни Шаттенберга, поднимающиеся над предрассветным туманом. Окно открыто, и хилый ветер пробирает меня утренним холодом до костей. Зябко. Трудно покинуть постель в такую промозглую рань. Но луч восходящего солнца бьет мне в глаза все неуклоннее… И труба зовет… Я знаю, что все это должно бодрить, только воли встать и выйти это все мне не дает…